Unknown

«Чертов эгоист, самодовольный...» – пробормотала она. И безуспешно пытаясь найти подходящее существительное, чтобы закончить фразу, сказала: «ублюдочный крыса-предатель!» А затем невольно фыркнула от смеха. Не только из-за глупого оскорбления, но с неловким признанием того, что она получила, что хотела. В обоих случаях.

Конечно, Роджер не мог запретить ей выйти на работу, и она понимала, что когда он пройдет через все образовавшиеся из-за этого неурядицы, он все поймет и примет.

«Мужчины ненавидят перемены, – однажды между делом сказал ей мать. – Если это не их идея, конечно. Но иногда ты можешь заставить их думать, что это их идея».

Возможно, ей нужно было быть менее прямолинейной в этом вопросе. Попытаться дать понять Роджеру, что она интересуется его мнением о своем выходе на работу, не говоря уже о том, чтобы сделать так, будто это была его идея – это бы его подтолкнуло. Однако, она была не в том настроении, чтобы лукавить. И тем более быть дипломатичной.

Что же касается того, как она поступила с ним... что ж, она мирилась с его бездействием так долго, как могла, и только сейчас толкнула его со скалы. Сознательно.

– И я ни капельки не чувствую себя виноватой в этом! – сказала она, обращаясь к вешалке.

Неторопливо вешая пальто, она еще немного потянула время, поискав в карманах использованные салфетки и смятые квитанции.

Итак, уехал ли он только, чтобы уколоть – отомстить за то, что она собирается вернуться к работе? Разозлившись на то, что она назвала его трусом? Роджеру это абсолютно не понравилось: его глаза потемнели, и он чуть не потерял голос – сильные эмоции душили его, в буквальном смысле слова замораживали гортань. Но она сделала это нарочно. Она знала его слабые места – так же, как он знал ее.

Думая об этом, она сжала губы, и одновременно ее пальцы нащупали что-то твердое во внутреннем кармане пиджака. Обветренная ракушка, ребристая и гладкая, выбеленная солнцем и водой. Роджер подобрал ее с гальки у Лох-Несса и отдал ей.

«Чтобы жить в ней, – сказал он, улыбаясь, но вышло не очень весело из-за его огрубевшего поврежденного голоса. – Когда тебе понадобится укромное местечко».

Она осторожно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер не был мелочным. Никогда. Он бы не убежал в Оксфорд только для того, чтобы она волновалась – непроизвольный пузырек веселья всплыл при мысли о том, как шокировано описала это Энни: «В Англию!»

Значит, он уехал по какой-то конкретной причине. Несомненно, во время их спора что-то произошло, и это немного беспокоило ее.

Он со многим боролся с тех пор, как они вернулись. Как и она, конечно же: болезнь Мэнди, решения о том, где жить - всеми формальностями переещения семьи в пространстве и времени они занимались вместе. Но было то, с чем он боролся в одиночку.

Она выросла единственным ребенком, так же как и он, и она знала, каково это – когда ты часто замыкаешься в себе. Но, черт бы его побрал, что бы там ни было у него в голове, это съедало его у нее на глазах. И если он не говорил ей, что это было, значит, считал слишком личным, чтобы поделиться (подобное раздражало, но можно было пережить), либо то, о чем он думал, было слишком тревожным или чересчур опасным, чтобы делиться с ней. А вот с этим, черт возьми, она мириться не собиралась.

Пальцы сжались вокруг ракушки, и Бринна сознательно расслабила их, пытаясь успокоиться.

Она слышала детей наверху, в комнате Джема. Он читал что-то Мэнди… «Пряничного человечка», – подумала она. Не расслышав слова, она смогла узнать историю по ритму, и по подчеркнуто возбужденными криками Мэнди: «Иги! Иги!»

Нет смысла прерывать их. Времени достаточно, чтобы потом сказать, что папочки не будет дома всю ночь. Может быть, они не будут беспокоиться, если она просто сообщит им об этом. Он никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но когда они жили в Ридже, он часто уходил охотиться с Джейми или Йеном. Мэнди этого не помнила, но Джем...

Она намеревалась пойти в свой кабинет, но обнаружила, что дрейфует через коридор в открытую дверь кабинета Роджера. Это была старая комната «на одно словечко», где ее дядя Йен годами управлял делами поместья – и ее отец в течение короткого промежутка времени до этого, и ее дед до него.

И теперь это был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она эту комнату, но Бри отказалась. Она любила маленькую гостиную через коридор, с солнечным окном и тенью древних желтых роз, что украшали ту сторону дома своим цветом и ароматом. И помимо этого, она просто чувствовала, что кабинет был местом для мужчин: с чистым, потертым деревянным полом и с видавшими виды удобными полками.

Роджеру удалось найти одну из старых хозяйственных книг 1776 года; она находилась на верхней полке. Под изношенной тканью ее переплета терпеливо собирались все до последней мелочи жизни на ферме в Хайленде: одна четверть фунта семян пихты, козел на племя, шесть кроликов, тридцать мер веса семенного картофеля... Написал ли это ее дядя? Она не знала, никогда не видела образца его почерка.