Unknown

Вновь прибывшие занимали места неподалеку от стола Хейла. Стоя осторожно, чтобы его не заметили, Уильям увидел, что Роджерс уже втерся в разговор с Хейлом и двумя фермерами и, казалось, рассказывал им нечто смешное. Яблочно-сидровый парень заулюлюкал и застучал по столу в конце рассказа. Хейл сделал попытку усмехнуться, но выглядел откровенно шокированным; должно быть, шутка оказалась весьма нескромной.

Роджерс откинулся назад, небрежным жестом приглашая весь стол присоединиться к нему, и что-то сказал, на что все закивали и согласно забормотали. Затем он наклонился вперед, намереваясь спросить Хейла о чем-то.

Уильям мог уловить только обрывки разговора среди общего шума в таверне и свиста холодного ветра в ушах. Насколько он мог разобрать, Роджерс утверждал, что является бунтовщиком. Его люди, утвердительно кивающие из-за своего стола, стали подсаживаться ближе, чтобы сформировать для беседы замкнутое кольцо. Сам же Хейл выглядел увлеченным разговором, взволнованным и очень искренним. Уильям подумал, что тот с легкостью мог быть учителем, хотя Роджерс сказал, что парень являлся капитаном Континентальной армии. Уильям покачал головой – Хейл совершенно не походил на солдата.

В то же время он едва ли выглядел шпионом. Парень был очень заметный, со своей достаточно привлекательной внешностью, шрамированным лицом и... ростом.

Уильям почувствовал небольшой холодный комок где-то в желудке. Христос. Уж не об этом ли его предупреждал Роджерс? Сказав, что Уильяму чего-то следует остерегаться в отношении поручений капитана Ричардсона, и что сегодняшней ночью он сам все увидит?

Уильям совершенно привык как к своему росту, так и к непроизвольной реакции людей на него. Ему даже нравилось, что на него смотрят снизу вверх. Но во время его первого задания от капитана Ричардсона он и на минуту не мог предположить, что люди из-за этого его и запомнят, или смогут описать его с величайшей легкостью. Характеристика тупого детины не была комплиментом, но исключала возможность ошибки.

Не веря своим ушам, он услышал, как Хейл не только назвал свое имя и озвучил тот факт, что испытывает симпатии к повстанцам, но также парень признался, что наблюдает за присутствующими британскими силами, вслед за чем последовал серьезный вопрос – может, присутствующие собеседники случайно замечали красных мундиров в окрестностях?

Уильям был настолько потрясен этим безрассудством, что выглянул из-за края оконной рамы, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роджерс с излишней осторожностью оглядел зал, доверительно наклонившись, взял Хейла за предплечье и сказал:

– Послушайте, сэр, я их видел, на самом деле видел, но вы должны быть более осторожным с речами в общественном месте. Мало ли кто может услышать вас!

– Тьфу, – рассмеялся Хейл, – Я здесь среди друзей. Разве мы все не пили сейчас за генерала Вашингтона и поражение короля?

Слегка протрезвевший, но по-прежнему деятельный, он оттолкнул свою шляпу в сторону и махнул хозяину принести еще пива.

– Выпейте еще, сэр, и расскажите мне, что вы видели.

Уильям захотел крикнуть «Да замолчи же ты, дурень!» или бросить чем-нибудь в Хейла через окно. Но было уже слишком поздно, даже если и в самом деле он смог бы это сделать. Куриная ножка, которую он ел, по-прежнему была в руке. Заметив это, он отшвырнул ее прочь. Его желудок крутило и в горле ощущался привкус тошноты, хотя кровь все еще кипела от волнения.

В это время Хейл продолжал делать еще более сокрушительные признания под восхищенные одобрения и патриотические возгласы людей Роджерса, которые, надо признать, превосходно играли свои роли. Как долго Роджерс позволит этому продолжаться? Собираются ли они взять его здесь, в таверне? Вероятно, нет – некоторые из присутствующих несомненно сочувствовали повстанцам и могли стать на сторону Хейла - вряд ли Роджерс арестует его при них.

И, кажется, Роджерс не спешил. После получаса утомительных подшучиваний он вроде кое в чем признался, на что Хейл в свою очередь ответил гораздо более серьезными заявлениями, его впалые щеки разрумянились от пива и волнения из-за сведений, которые он получал. Ноги Уильяма, ступни, руки и лицо онемели, его плечи болели от напряжения. Хруст неподалеку отвлек его от пристального наблюдения за происходящим внутри, и он посмотрел вниз, вдруг узнав въедливый запах, который каким-то образом незаметно распространился.

– Христос! – он отшатнулся, едва не попав локтем в окно, и с грохотом откинулся на стену таверны. Скунс, потревоженный в момент наслаждения выброшенной куриной ножкой, мгновенно поднял хвост – белая полоса позволяла видеть движение весьма отчетливо. Уильям замер.

– Что это было? – произнес кто-то внутри, и послышался скрип отодвигаемых скамеек. Затаив дыхание, он отвел одну ногу в сторону, и снова замер на месте, заметив слабое постукивание и дрожание белой полосы. Проклятие – существо барабанило своей лапой. Как ему говорили, это признак неминуемого нападения, и рассказывали это люди, чье плачевное состояние подтверждало, что их слова основывались на личном опыте.