Угол атаки

Следом выступил щупленький веснушчатый парнишка, тот самый капитан буксира, который не растерялся и первым подошел к терпящему бедствие самолету. Он сказал, что люди, в том числе и пассажиры, вели себя настолько спокойно, что он так до конца и не поверил, что все было всерьез.

Бабкин во время этих показаний подозрительно молчал. То ли придумывал план контратаки, то ли просто чутьем труса понимал, что если скажет хоть слово против пилотов, то ему не поздоровится.

Без особого интереса Ирина заслушала запись переговоров экипажа с диспетчером. Много было на ней шумов и помех, но слова «до хрена» звучали совершенно отчетливо.

Пришло время говорить подсудимым. Первым вызвался второй пилот.

– Я не знаю, какова истинная причина отказа двигателей, – сказал он, – и не знаю, как доказать, что Лев Михайлович поручил мне следить за расходом топлива, и при принятии решения идти на второй круг приборы показывали тонну шестьсот. В этом я могу поклясться и прошу суд поверить мне. Возможно, от нестандартного режима работы двигателей произошел сбой топливных насосов или прибор стал врать, как градусник, который если опустишь в горячую воду, он потом показывает черт знает что. Я только прошу суд учесть, что Зайцев собирался пожертвовать собой и, удалив экипаж из кабины, посадить самолет на основные ноги. Этот маневр чуть более безопасен для пассажиров, но для пилота смертелен, и все же Лев Михайлович собирался его выполнить.

– Как мы не раз уже упоминали в этом процессе, суд не рассматривает предположения, а равно и то, что человек собирался сделать. Мы, слава богу, работаем только с совершенными деяниями, – осклабился Бабкин.

– Я говорю, какой был план, – буркнул второй пилот.

Командир воздушного судна Зайцев сказал, что собственными глазами видел показания приборов, а больше добавить ему нечего, кроме того, что непосредственно приводнение осуществил второй пилот Леонидов.

– Если бы не Ванин боевой опыт, еще неизвестно, чем бы все кончилось, – буркнул он и так сурово зыркнул на Бабкина из-под бровей, что тот передумал задавать вопросы.

Ирина объявила перерыв пятнадцать минут. Мария Абрамовна побежала курить, а они с Поповым мирно попили чайку. Он начал было обсуждать процесс, но Ирина довольно грубо оборвала, заметив, что они успеют наговориться в совещательной комнате.

После перерыва приступили к прениям, и Бабкин порадовал длинной нудной речью, полной самой пошлой филиппики, которую только способно породить человеческое воображение, когда оно отсутствует.

По логике Бабкина, выходило, что мелкая поломка привела к нестандартной, но безопасной в принципе ситуации. Пилотам всего-навсего надо было сесть на брюхо, подумаешь, ничего особенного, а они стали проявлять ненормальную лихость и необузданную самодеятельность.

– Да, они спаслись сами и спасли пассажиров, – надрывался Бабкин, – но к чему следует отнести данное спасение: к мастерству пилотов или к слепой удаче? И является ли спасение индульгенцией и отпущением грехов?

«Нет, Бабкин, – мысленно перебила Ирина, – у нас в стране индульгенцией является только героическая смерть».

Гособвинитель еще минут двадцать терзал слух присутствующих, расписывая апокалиптические картины падения самолета на город, хоть только что сам и запретил рассматривать предположения. В целом было заметно, что в отличие от Ирины он добросовестно подготовился к процессу.

Подсудимые отказались от ответных речей.

Ирина оглядела зал. Пассажиры сидели с суровыми и напряженными лицами, и у нее чуть слезы на глаза не навернулись. Люди приехали из других городов, встали стеной, чтобы защитить своих спасителей, потому что человек не должен оставаться наедине со своей бедой. Это правда, так было, так есть и так будет.

Она предоставила подсудимым последнее слово, пока не успела расплакаться по-настоящему.

Леонидов только плечами пожал, а Зайцев поднялся и внимательно посмотрел Ирине в глаза:

– Я командир, значит, мне и отвечать. Судите меня, молодого-то за что тянуть? Он только выполнял мои приказы. Да, и еще виртуозно посадил самолет, так что просто грех лишать нашу авиацию такого мастера.

* * *

Суд удалился на совещание. Секретарь сказала, что это может продолжаться и час, и три минуты, так что она не советует покидать зал, но покурить Лев Михайлович, пожалуй, успеет.

Зайцев галопом понесся на черную лестницу, а Иван остался сидеть на скамье подсудимых.

Пассажиры, большинство из которых он не узнавал в лицо, подходили, обещали, что будут бороться против обвинительного приговора, один из них записывал что-то в блокнотик, а Иван кивал и улыбался, а сам ловил взгляд отца, сидящего в последнем ряду с большой дорожной сумкой на коленях. Видно, Лиза собрала ему одежду и еду на первое время.

Иван не ожидал, что отец приедет на суд, и не совсем понимал, что теперь чувствовать.

Вернулся Зайцев, сел рядом, дыша горьким табачным духом.

– Тяжело будет на зоне без курева, если что, – вздохнул Иван.

– Не боись, жена пришлет, или в ларьке куплю. Не пропадем, в общем.

– Нас, наверное, в разные колонии определят.