Угол атаки

Из-за двери лаборатории непрерывно доносился детский плач, одна девочка кричала так пронзительно, что у Ивана заложило уши. Родители тоже кричали, и почти все одно и то же: «Если не прекратишь, я тебя отдам тете!» И «не выдумывай, тебе не больно». Иван знал, что не больно, но ведь и у него самого сердце противно сжималось каждый раз, когда ему на медкомиссии кололи палец.

Стасик сказал, что он уже взрослый и сам прекрасно справится, поэтому папа пусть ждет его в коридоре, но Иван все равно зашел просто поддержать.

Сын поздоровался, с видом опытного бойца сел на стульчик и протянул руку лаборантке.

Стоя в дверях, Иван смотрел, как медсестра сжимает сыну палец, протирает спиртом и быстро бьет скарификатором. В ушах вдруг зазвенело, загудело, откуда-то выплыло зеленое облако, закрывая перед ним набухающую каплю крови, и тут же все завертелось, поплыло, и оставшихся крох сознания хватило только чтобы тихо осесть по стеночке, а не рухнуть на стеклянный шкаф.

Потом в нос ударил резкий запах и кто-то стал бить его по щекам. «Ну бьет и бьет, надоест – перестанет», – рассудил Иван, которому не хотелось возвращаться из пустоты, уютной как ватное одеяло. Но удары продолжались, и пришлось открыть глаза.

Его окружали встревоженные женщины в белых халатах.

– Очухался, – злорадно сказала одна и сунула ему под нос ватку с нашатырным спиртом. Иван покорно вдохнул. – А я вам сто раз говорила, нечего сюда папаш пускать.

– Ладно, ладно… – Круглая старушка в тяжелых очках пощупала его пульс. – Просто обморок. Но кто бы мог подумать, что у такого героического ребенка папа окажется такой хлюпик!

Иван завертел головой в поисках своего героического ребенка. Стасик сидел на стульчике и смотрел на отца с озадаченным видом. Иван улыбнулся ему и попытался встать.

– Сидите-сидите еще минуточку. Я принесу сладкого чаю.

– Да все нормально со мной, не беспокойтесь.

– Вижу, вижу. Нет, молодой человек, вы явно не в своего сына пошли, – усмехнулась злорадная, снова ткнув ватку Ивану под нос. – Стасик у вас уникальный человек, уж чего мы с ним только не делали, а ни одной слезы не проронил. Боевой, бесстрашный, а вы что? Иголочку увидели и с копыт долой?

– Да, я вообще позор семьи, – согласился Иван.

– Нате, пейте, – старушка подала ему чай в белой эмалированной кружке с арбузиком на боку. Иван покорно выпил теплую сладковатую жидкость и встал.

– Как вы себя чувствуете?

Иван прислушался. Голова не кружилась, не мутило. Он прижал пальцы к запястью другой руки. Пульс вроде ровный. Он сказал, что все в порядке, забрал Стасика и ушел.

Выйдя из поликлиники, они не спеша направились домой. Давешний кот все лежал на карнизе, не обращая ни малейшего внимания на снующих мимо воробьев.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Стасик, заглядывая ему в глаза.

– Все нормально. Напугал тебя?

Стасик пожал плечами.

– Я горжусь тобой, сынок, – сказал Иван и чуть не согнулся от стыда, так фальшиво прозвучала эта фраза.

Горжусь тобой… Разве это себялюбивое удовольствие от успехов ребенка и есть гордость за него? Родители гордятся пятерками, победами, раздуваются, как клопы, от детских жертвоприношений на их алтарь, но ведь жизнь не всегда бывает справедлива, и не все вершины возможно покорить. Иногда противник оказывается сильнее, и что? Разве это повод не любить своего ребенка, который боролся, но проиграл? Неужели любви достоин только победитель? Почему, черт возьми, теткам из поликлиники пришлось ткнуть его носом в Стасиково мужество, чтобы он просто заметил, что сын тоже человек?

Иван покрепче сжал руку Стасика. Сын был не таким, как он хотел, и он предпочитал его не знать. Не такой, как мне надо, значит, будешь никаким. Небольшой прогресс по сравнению с папиным принципом – если ты не такой, как я хочу, значит, будешь никем, но, надо признать, очень небольшой прогресс, буквально крохотный.

В сущности, они с отцом жили будто разделенные глухим забором, и только когда он подпрыгивал достаточно высоко, то попадал в фокус внимания родителей. Конечно, он натренировал ноги, научился жить в прыжке и благодаря этому многого добился, но что толку, если он не умеет любить своего сына и гордиться им. И только поэтому Стасик болеет, а вовсе не из-за папиных бойкотов.

Невелика доблесть сказать ребенку, что гордишься им, когда он стоит на пьедестале, пьяный от счастья. А ты попробуй скажи это человеку в самую темную минуту его жизни, когда пропало все, к чему он стремился и о чем мечтал, и когда ему особенно важно услышать от близких, что они рядом.

Наверное, гордиться – это верить, что человек знает, что делает, и поддерживать его, даже если бы сам ты поступил иначе.

Он не сказал сыну, что гордится им, когда Стасик научился стоять на коньках. И правильно, потому что сказать это следовало раньше, когда Стасик упал на лед, но не заплакал, а встал и попытался снова. Гордиться – это помогать не сдаваться, а не купаться в лучах детских успехов, как тот кот на солнышке.