Удача на «Титанике»

— Да, именно. Поставьте Персиваля сюда. Ему всегда нравился хороший вид из окна.

Стюард Латимер ставит вазу и тут же отступает.

— Моей жены и дочери не стало в один год, тринадцать лет назад, а до сих пор кажется, будто вчера.

— О… Мне жаль.

Угрызения совести грузом ложатся мне на плечи, ведь мой обман уже не такой невинный.

Он кивает, и его адамово яблоко дергается.

Я собираю одежду миссис Слоан, думая о родителях.

— Когда близкие уходят так рано, невольно чувствуешь себя обманутым.

Его глаза вспыхивают.

— Именно так. — Он снова ставит сундук на стойку. — Не найди я мою Дженни, тоже бы до сих пор прятался за траурной вуалью.

— Я не прячусь, — отвечаю я излишне резко.

Бедняга снова вспыхивает.

— К-конечно нет. Я лишь хотел сказать, что понимаю ваши чувства.

Возвращается Бакстер с серебряным блюдом. На нем, словно драгоценности, мерцают глазированные фрукты. Здесь же стоит тарелочка с мягким сыром и корзинка с рогаликами, такими воздушными на вид, что кажется, подбрось их в воздух — и они будут фланировать как перышко. Бакстер ставит поднос на стол и снова выскальзывает из каюты.

— Если вы желаете еще чего-нибудь, пожалуйста, не стесняйтесь звонить в обслуживание номеров.

Стюард Латимер указывает на позолоченную кнопку в изголовье кровати. Наконец он одаряет меня доброй улыбкой и возвращается в коридор.

— Я непременно поставлю в известность руководство о том, что ваше прибытие пропустили и каюту отдали другому пассажиру.

— Пожалуйста, не утруждайтесь. Все хорошо, что хорошо кончается.

— О, но это моя обязанность. Поверьте, полетят головы.

Я кривлюсь. Пусть только моей головы среди них не будет.

8

Закрыв дверь и заперев ее, я срываю шляпку и неверяще оглядываю королевство, которое получила в свое распоряжение. Пробую золотой кружок апельсина, вишни, мерцающие как рубины, а затем кусочек серебристой груши.

Ритмичный шелест волн смутно напоминает цоканье языка. Вот только ты не начинай.

Сметя с блюда все, включая хлеб и сыр, и запив это водой с лимоном, я жалею, что не могу все это повторить, но на этот раз медленнее.

На дне сундука я нахожу свои пожитки: два простых платья, которые я носила, будучи горничной, фланелевую ночную рубашку, вязаную шапку, шерстяные носки и мамину Библию.

Я не была в церкви с тех пор, как умер Ба и преподобный Пригг заявил, что Богу угодно, чтобы я ушла в монастырь, пока не ступила на путь Иезавели[7]. Я ответила, что, если Бог настолько обделен воображением, тогда мне нет дела до его религии.

Открыв на книге Руфи, которую мама читала особенно часто, потому что Руфь нашла мужа не в своем племени, я вытаскиваю единственную фотографию родителей, которая у меня есть. Ба в свадебном костюме сидит на стуле, и его улыбка похожа на молодой месяц. Мама, с уложенными вокруг лба локонами, спокойно стоит рядом с ним, опустив руку ему на плечо. Ее огромные глаза, всегда отражавшие эмоции, сегодня кажутся мне встревоженными.

— Я знаю, мам, что ты этого не одобряешь. Но мне нужно где-то остановиться, и ты наверняка не хотела бы, чтобы я спала в одной каюте с друзьями Джейми, правда? Так что я с таким же успехом могу побыть здесь, где — разреши они мне подняться на борт — и оказалась бы в любом случае. Я буду осторожной, как если бы ходила по паутинке. И сохраню то, что осталось от нашей семьи, обещаю.

Скрыв тяжелыми парчовыми шторами лучи послеобеденного солнца, я раздеваюсь до нижнего белья. Затем ложусь на большую из двух кроватей. Помня о сегодняшней остановке в Шербурге и завтрашней — в Квинстауне, я обещала Джейми не высовываться и собираюсь именно так и поступить. К тому же, возможно, немного времени на то, чтобы переварить мое появление, поможет ему заодно поумнеть.

На случай, если я задремлю, включаю лампу для чтения рядом с позолоченной кнопкой вызова.

Темнота — мой старый враг. Меня это не слишком беспокоит, когда рядом есть кто-то, например кухарка Слоанов, которая делила со мной комнату. Но когда я одна, темнота подстерегает меня как зверь, и я не собираюсь дать ей ни шанса.

Затем погружаюсь в толстую пуховую перину и понимаю, что именно так я себе представляла сон на облаке. Выходит, что богачи и спят выше нас. Вскоре мои веки тяжелеют.

* * *

Ба прижимается к стволу живого дуба, размахивая руками. Пчелы роятся вокруг него, их так много, что они вполне могут облепить его жужжащим доспехом. Они выползают из-под его рубашки и направляются к его узкому темному лицу. Покрывают его редеющие волосы шевелящейся, гудящей массой.

Джейми восседает высоко на ветке, болтая ногами. Он всегда где-то вверху, погруженный в свой собственный мир.