Удача

Всё проходит, прошла и долгая пара лет. На этот раз мой мужчина обжёг меня ослепляющей улыбкой, сев за стул напротив в кафе в квартале от нашей маленькой уютной квартиры. Я ждала сыновей из школы, коротая время за чтением пухлой растрёпанной книги. Я забыла о книге и воззрилась на него в изумлении. Он улыбался мне, неудержимо оголяя зубы. Отчего-то казалось, что его кожа давно не видела солнца и не вдыхала лёгкого воздуха, хоть он и выглядел также молодо и свежо, как прежде. Он потянулся в мою сторону, сжал в горсти мои пальцы и так и не выпустил. Если бы я не сидела, я бы упала.

– Волчата, – он мягко расплылся в улыбке, глядя мне за спину.

Из-за спины уже долетали возбуждённые возгласы и стук быстро приближающихся шагов. Сыновья сомкнули руки вокруг него. Он чуть побледнел и неконтролируемо дёрнулся, но сделал усилие над собой и оправился. Краска вернулась к худым щекам, он стерпел объятия, а потом церемонно по-мужски пожал волчатам руки. Они остались довольны.

Волчата не хотели идти гулять в день, когда вернулся отец, но послушались. Я закрыла за ними дверь и сразу пошла в спальню.

Он сидел на кровати, низко повесив голову. Он утомился. Я не знала, что ему пришлось пережить, и страшилась спрашивать. Я опустилась перед ним на колени, пытаясь заглянуть в глаза. На его лице не было ни одной эмоции. Я больше не намерена была отпускать его одного. Я потянулась, встречая его губы. Он закрыл пронзительные глаза. Он целовал меня, медленно оживая. Наконец я почувствовала губами стойкую улыбку. Я поднялась к нему на руки. Я соскучилась по нему и знала, что ему не было покоя без меня.

Я вернула ему жизнь, я дала ему покой, я дала ему себя.

– Волчата? – он вопросительно вскинул брови, устроив ладонь на моём животе.

– В комнате.

Он будто удивился. Поднялся голый, окунутый в пронзительный утренний свет, и пошёл на разведку. Волчата, как и прежде, нашлись. Я слышала, как он отправился готовить им завтрак.

За столом он какое-то время с подозрением смотрел на старшего. Наконец, он отложил ложку и протянул руку к нему. Сын перестал есть и вопросительно взметнул брови – один в один отец, спрашивающий час назад о возможном потомстве. Он обнюхал его придирчиво, будто отыскивал изъян. Мне не нравилась его обеспокоенность.

Он отстал от ребёнка, посидел какое-то время, глядя прямо перед собой, и чихнул. Обошлось. Недаром он так долго обнюхивал его при рождении. Запах младенца был усвоен настолько прочно, что запах уже взрослого мужчины не сбивал с толку. Он в очередной раз узнал своего сына.

Прощаться с детьми не то же самое, что провожать своего мужчину. В тот день он был абсолютно спокоен. Его пальцы сжимали мою ладонь и не собирались её выпускать. Мы уходили вместе.

Уходя, я не могла быть равнодушной, как и не могла впасть в истерику. Старший волчонок смотрел отцу в глаза на равных, он давно дорос до волка. Младший, дотянувшийся ему до плеча, стоял рядом. Они были серьёзны, но не убивались. Они не теряли нас. Нашу связь скрепляла кровь, а такая связь не рвётся. Прожить два года без нас для них было приключением. И я… я предпочитала, чтобы они остались здесь, а не пошли за мной в мир, который может не перенести рассудок.

Я провела рукой по лицам своих волчат, и мы пошли.

Мы шли по пути, который нельзя было нанести на карты, его нельзя было спросить, нельзя было запомнить, его нельзя было знать. Только он мог найти его, и я не знала, как ему это удаётся. Мы шли, не всегда обращая внимание, день стоит или ночь, ночью иногда даже было удобнее. Он не выпускал моей руки. Мы ничего не брали с собой, но страдать от голода, жажды, холода не приходилось. Он ограждал меня от невзгод надёжнее, чем мужья, клянущиеся в этом перед лицом своего бога. Мы шли. Я не считала себя выносливой, он мог идти месяцами без сна, сохраняя ритм. Когда я уставала, он подхватывал меня под лопатки и колени и нёс на руках. Я спала на его руках, а он продолжал идти. Я просыпалась, и он целовал меня. Мы шли, его загар становился плотнее. Мне казалось там, куда мы шли, не будет солнца.

Солнца не было. Последний отрезок пути мы прошли, не зная о смене дня и ночи. Мы шли по каменному тоннелю, вьющемуся под толстым слоем земли, закрывающим нас от неба и солнца. Я опасалась сужающихся стен, но тоннель начавшийся тонкой кишкой, в которой моему мужчине приходилось пригибать голову, расширился до монстрозных размеров, и вот мы шли, слушая как гулко разносятся наши лёгкие шаги в тишине. Мы шли по тоннелю, прорытому гигантскими челюстями, кошмарными когтями, а ужас шёл по омытым кровью сосудам к моему сердцу и сжимал его так, что иногда я не справлялась с ним и застывала на месте, а голос в моей голове кричал, что я не сделаю больше ни шагу.