– Только не в доме, – сказал Аттикус, когда Джим прицелился в картину на стене.
– Придется тебе поучить их стрелять, – сказал дядя Джек.
– Это уж твоя работа, – сказал Аттикус. – Я только покорился неизбежному.
Мы никак не хотели отойти от елки и послушались, только когда Аттикус заговорил своим юридическим голосом. Он не позволил нам взять духовые ружья на «Пристань Финча» (а я уже подумывала застрелить Фрэнсиса) и сказал – если что будет не так, он их у нас заберет и больше не отдаст.
«Пристань Финча» находилась на крутом обрыве, и вниз, к самой пристани, вели триста шестьдесят шесть ступенек. Дальше по течению, за обрывом, еще видны были следы старого причала, где в старину негры Финча грузили на суда кипы хлопка и выгружали лед, муку и сахар, сельскохозяйственные орудия и женские наряды. От берега отходила широкая дорога и скрывалась в темном лесу. Она приводила к двухэтажному белому дому; вокруг всего дома внизу шла веранда, наверху – галерея. Наш предок Саймон Финч в старости выстроил этот дом, чтоб угодить сварливой жене; но верандой и галереей и оканчивалось всякое сходство этого жилища с обыкновенными домами той эпохи. Его внутреннее устройство свидетельствовало о простодушии Саймона Финча и о великом доверии, которое он питал к своим отпрыскам.
Наверху было шесть спален – четыре для восьми дочерей, одна – для единственного сына Уэлкома Финча и одна для гостей из числа родни. Как будто просто; но в комнаты дочерей можно было попасть только по одной лестнице, а к сыну и гостям – только по другой. Лестница дочерей внизу выходила в спальню родителей, так что Саймон по ночам знал о каждом шаге каждой дочери.
Кухня помещалась во флигеле, и ее соединяла с домом крытая галерейка; за домом на столбе висел ржавый колокол – он созывал негров, работавших на плантации, он же возвещал о пожаре или иной беде; крыша была плоская, говорят, в старину такие делали для вдовьих прогулок, но по этой крыше никакие вдовы не гуляли – Саймон присматривал с нее за своим надсмотрщиком, смотрел на суда, проходящие по реке, и подсматривал, как живут ближние арендаторы.
С этим домом, как со многими другими, была связана легенда времен войны против янки: одна девушка из рода Финчей, незадолго до того помолвленная, надела на себя все свое приданое, чтоб оно не попало в руки грабителей, рыскавших по всей округе; она застряла на узкой «лестнице дочерей», но ее облили водой и в конце концов протолкнули.
Мы приехали на «Пристань»; тетя Александра чмокнула дядю Джека, Фрэнсис чмокнул дядю Джека, дядя Джимми молча пожал руку дяде Джеку, мы с Джимом вручили подарки Фрэнсису, а он – нам. Джим сразу почувствовал, что он уже большой, и потянулся к взрослым, а мне предоставили занимать нашего двоюродного брата. Фрэнсису минуло восемь, и он уже гладко зачесывал волосы назад.
– Что тебе подарили на Рождество? – вежливо спросила я.
– То, что я просил, – сказал он.
Фрэнсис просил новые штаны до колен, ранец красной кожи, пять рубашек и галстук бабочкой.
– Очень мило, – не совсем искренне сказала я. – А нам с Джимом подарили духовые ружья и Джиму еще химический набор…
– Наверно, игрушечный.
– Нет, настоящий. Он для меня сделает невидимые чернила, я ими буду писать Диллу письма.
Фрэнсис спросил, для чего это надо.
– Как ты не понимаешь? Он получит от меня письмо, а там пустая бумажка – он совсем одуреет!
С Фрэнсисом говорить – все равно что медленно опускаться в океан, на самое дно. В жизни не видала другого такого нудного мальчишки. Он жил в Мобиле и потому не мог ябедничать на меня учителям, зато ухитрялся все, что знал, рассказывать тете Александре, а она изливалась Аттикусу, а он иногда в одно ухо впустит, в другое выпустит, а иногда отругает меня вовсю – это уж как ему вздумается. А один раз он сказал ей, повысив голос:
– Сестра, я воспитываю их, как могу!
Никогда еще я не слышала, чтобы он кому-либо отвечал так резко. Кажется, разговор начался с того, что я щеголяю в комбинезоне, как мальчишка.
Тетю Александру просто терзала забота о моем гардеробе. Если я буду разгуливать в штанах, из меня никогда не выйдет настоящей леди; я сказала – в платье и делать-то ничего нельзя, а тетя Александра ответила – незачем мне заниматься такими делами, для которых надо носить штаны. По понятиям тети Александры, мне полагалось играть маленькими кастрюльками и чайными сервизами и носить ожерелье из жемчуга, которое она мне подарила, когда я родилась; и к тому же я должна озарять светом одинокую жизнь моего отца. Я сказала – можно ходить в штанах и все равно озарять светом, но тетя сказала – нет, надо быть как луч света, а я родилась хорошей девочкой, а теперь год от году становлюсь все хуже и непослушнее. Она без конца меня оскорбляла и пилила, и я спросила Аттикуса, но он сказал – хватит в нашей семье лучей света, и пускай я занимаюсь своими делами, а ему я в общем и такая гожусь.