На этот раз я до крови ободрала кулак о его передние зубы. Повредив левую, я стала работать правой, но недолго. Дядя Джек прижал мне локти к бокам и скомандовал:
– Смирно!
Тетя Александра хлопотала вокруг Фрэнсиса, утирала ему слезы своим платком, приглаживала ему волосы, потом потрепала по щеке. Аттикус, Джим и дядя Джимми стояли на заднем крыльце – они вышли сюда, как только Фрэнсис начал орать.
– Кто первый начал? – спросил дядя Джек.
Фрэнсис и я показали друг на друга.
– Бабушка, – провыл Фрэнсис, – она меня обозвала потаскухой и всего исколотила.
– Это правда, Глазастик? – спросил дядя Джек.
– Ясно, правда.
Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тети Александры.
– Я ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами, жди неприятностей. Говорил я тебе?
– Да, сэр, но…
– Так вот, ты дождалась неприятностей. Стой тут.
Я колебалась – не удрать ли? – и опоздала: рванулась бежать, но дядя Джек оказался проворнее. Вдруг у меня под самым носом очутился муравей, он с трудом тащил по траве хлебную крошку.
– До самой смерти и говорить с тобой не буду! Терпеть тебя не могу, ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!
Кажется, все это только придало дяде Джеку решимости.
Я кинулась за утешением к Аттикусу, а он сказал – сама виновата, и вообще нам давно пора домой.
Я ни с кем не простилась, залезла на заднее сиденье, а когда приехали домой, убежала к себе и захлопнула дверь. Джим хотел мне сказать что-то хорошее – я не стала слушать.
Я осмотрела следы бедствия, – оказалось только семь или восемь красных пятен, и я стала думать, что и правда все на свете относительно, и тут в дверь постучали. Я спросила, кто там; отозвался дядя Джек.
– Уходи!
Дядя Джек сказал – если я буду так разговаривать, он опять меня выдерет, и я замолчала. Он вошел, я ушла в угол и повернулась к нему спиной.
– Глазастик, – сказал он, – ты меня все еще ненавидишь?
– Можете опять меня выдрать, сэр.
– Вот не думал, что ты такая злопамятная, – сказал он. – Я был о тебе лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.
– Ничего я не знаю.
– Дружок, ты не имеешь права ругать людей…
– Ты несправедливый, – сказала я, – несправедливый!
Дядя Джек высоко поднял брови.
– Несправедливый? Это почему же?
– Дядя Джек, ты хороший, и я, наверно, все равно даже теперь тебя люблю, только ты ничего не понимаешь в детях.
Дядя Джек подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.
– Отчего же это я ничего не понимаю в детях, мисс Джин-Луиза? Когда дети ведут себя так, как ты себя вела, тут особенно и понимать нечего. Ты дерзишь, ругаешься и дерешься…
– Почему ты меня не слушаешь? Я не собираюсь дерзить. Я только хочу объяснить тебе.
Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел на меня:
– Ну, говори.
Я набрала побольше воздуху.
– Вот. Во-первых, ты меня не выслушал, не дал слова сказать, сразу накинулся. Когда мы с Джимом поссоримся, Аттикус не одного Джима слушает, меня тоже. А во-вторых, ты говорил – никогда не произносить такие слова, если они не аб-со-лютно необходимы. Фрэнсису аб-со-лютно необходимо было оторвать башку.
Дядя Джек почесал в затылке.
– Ну, рассказывай.
– Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.
– Как он его обозвал?
– Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал… Ты так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.
– Фрэнсис так и сказал?
– Да, сэр, и еще много всего. Что Аттикус позор всей семьи и что мы с Джимом у него одичали…
У дяди Джека стало такое лицо – я подумала, сейчас мне опять попадет. Потом он сказал:
– Ну, посмотрим – (Тут я поняла, что попадет Фрэнсису). – Вот возьму и сегодня вечером туда съезжу.
– Пожалуйста, сэр, оставьте все, как есть. Пожалуйста!
– Нет уж, ничего я так не оставлю, – сказал дядя Джек. – Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну погоди, доберусь я до этого мальчишки…
– Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну пожалуйста! Не говори про это Аттикусу! Он… он меня один раз попросил терпеть и не злиться, что бы про него ни сказали, и… и пускай он думает – мы дрались из-за чего-нибудь еще! Дай слово, что не скажешь, ну пожалуйста!..
– Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло…
– А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Еще немножко кровь идет.
– Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет на свете руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?
Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и все время смешно рассказывал про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени Бульон и который, отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.
– Ну вот и все, – сказал дядя Джек. – Настоящей леди полагается на безымянном пальце носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.
– Спасибо, сэр. Дядя Джек…
– Да, мэм?
– Что такое потаскуха?