Убить Ланселота

Он решил обожествить Казначея. Отныне храмы во всех странах Дюжины принадлежали демону. Это позволяло убить двух зайцев. Казначей Пыли получал возможность легко перемещаться из города в город. Достаточно было зайти в один храм Эры и выйти из другого такого же, но за десятки и сотни миль. Поклонение людей давало ему достаточно сил, чтобы поддерживать человеческий облик.

В качестве расплаты его преосвященству приходилось терпеть брюзжание Квинтэссенция. Деликатный бог каждые несколько лет приходил к жрецу с жалобами. Его преосвященство отвечал неопределенно.

— Когда-нибудь. Потерпи, дружок. Другие боги пантеонами живут и не жалуются, — говорил он. Так прошел год. Десятилетие. Сто лет.

Лже-Архитит заскучал. Он инсценировал свою смерть (благо опыт уже имелся) и отправился путешествовать. Бизоатон Фортиссимо сумел отыскать Ланселота и наложить заклятие. Иногда Казначей Пыли заходил в гости к Ланселоту. Поболтать, а также проследить, не проснулась ли в том мятежная натура. Иногда случались неприятности: люди узнавали в безобидном чудаке-путешественнике покойного диктатора. Демону пришлось собрать все портреты Архитита, все камеи, скульптуры и барельефы. Собрать и спрятать. К счастью, у анатолайцев не было привычки чеканить портреты властителей на монетах — иначе пришлось бы изъять и все деньги тоже.

Лицо Архитита изгладилось из людской памяти. Никто не мог более уличить его.

— Так, значит, это те самые портреты?

— Да… если я не ошибаюсь.

Облако пыли взвилось над алтарем Эры. Фуоко вытащила из кучи портретов потемневшую доску в серебряном окладе. Развернула к себе и…

— Эрастофен!

Его преосвященство прикрыл ладонью глаза. Проклятое анатолайское солнце не знало ни отдыха, ни покоя.

— Эрастофен, вы уже здесь?

Белокожий философ вынырнул из полумрака колоннады. Он пересек залитое солнцем пространство Храма и остановился перед жрецом.

— Да, ваше преосвященство.

— Это солнце… Оно сделает меня слепым. Вы присмотрелись к новому порталу в Урболке, Эрастофен?

— Мне нет нужды в ваших игрушках. Портал работает, это хорошо.

— Эра, я вот что хочу спросить… Зачем вам тринадцатая арка? Это ведь ваша была фантазия.

— Да, ваше преосвященство. Мы обнаружили пещеру перводракона. Я распорядился провести туда портал.

— Зачем?

— Град Града не удержит Ланселота. Бунтарь слишком опасен. А пещера перводракона заполнена едкими испарениями. Всякий попавший в нее начинает чихать. Он трет слезящиеся глаза, а затем умирает… Впрочем, последнее Хоакину никак не грозит.

— Это жестокий план, Эра. Может, милосердней будет убить Хоакина?

— Мы уже обсуждали этот вопрос. Ланселот родится в ином теле, вот и все.

— А тюрьма?

— Хм… — Эрастофен уселся у ног жреца и в задумчивости подпер голову двумя кулаками. — Пробовали вы когда-нибудь удержать пар в кипящем чайнике? Узник — это вызов, друг мой. Обязательно найдется кто-то с обостренным чувством справедливости. Он освободит Ланселота.

— Вы правы. Проклятая гроза… как ломит виски, Ланселот сейчас в Граде Града. Послать за ним?

— Да, ваше преосвященство.

— Оглушить, отвезти в Урболк, бросить в тринадцатый портал. Нет Ланселота, нет проблемы.

Его преосвященство принялся мерить шагами черно-красные плитки пола. Как всегда бывало, когда накатывала мигрень, он начал ощущать свой запах. Сухой, старческий, затхлый. Запах слоящейся змеиной чешуи, тусклой вытертой шкуры.

Жрец ощущал себя выползком, сброшенной кожей перводракона — первого зверя, заключившего соглашение с бургомистром. Давным-давно, в незапамятные времена…

Чушь.

Он никак не может помнить тех времен. Он родился позже, много позже, хотя тоже достаточно давно. Настолько давно, чтобы стать легендой, неизменной частью этого мира.

— Главное — не спешить, — сказал Эрастофен. — Торопись медленно.

Как варвары и обещали, после обеда они отправились на прогулку. Сыщик следовал за ними на почтительном расстоянии. Он был вежливым человеком.

— Оки, брат мой по заговору, — начал Харметтир.

— По Передмолчанию.

— Да, да, не перебивай. Я тебе вот что скажу, Оки. Мы влипли. Увязли в цивилизации. — Он развил свою мысль: — Когда я иду с боевым гроссбухом на ухохотней, я объединяюсь с природой. Душа моя сливается с бескрайними снегами, и сердце поет песню льдов. Мы оторвались от своих корней, Оки.

Маленький варвар посмотрел себе под ноги. Грязно-серые мокасины тюленьей кожи. Завязки на левом продрались — хорошо бы зашить. И подошва покоробилась. Но ничего более.

— У меня никогда не было корней, Большой Процент. Я не цвел, не плодоносил, всегда с легкостью передвигался по земле. Бросай свои иносказания, друг.

Аларикцы свернули в переулок. За чугунной решеткой, усеянной тусклыми запятыми иероглифов, зеленели ветви айвы. Среди круглых листочков, похожих на темно-зеленые монетки, желтели круглые плоды. Над айвовым садом высились ажурные черепичные крыши с драконами.

«Суша суши» — ресторан нэнокунийской кухни — открылся только сегодня. О нем говорили как о самом модном заведении Циркона, но никто не мог похвастать, что обедал там.