Убить Ланселота

Старушка яростно глянула на мага.

— Ой-ей-ей, недотрога… Ну наше дело предложить.

Вновь застучала по деревянному полу клюка.

— Уж шесть раз костер кровавый проплывает в море рока, как не видели мы хлеба с закадычным моим другом, — затянула Ляменто по-варварски.

Перед родной речью суровые варварские сердца не устояли.

— Эй, бабушка! — помахал ей Харметтир. — Идите к нам, бабушка.

Кроха Гилтамас подергал бывшую жрицу за седые космы, и та обернулась к варварам. Оки услужливо придвинул табурет.

— Присаживайтесь, бабушка. Как имечко ваше?

От жрицы нестерпимо воняло. Перед вонью этой пасовали даже заклятия Кантабиле, призванные скрыть тайны неудачной стряпни. Однако варвары привыкли и не к такому. Харметтир поставил перед старухой миску с ньоками, Оки налил вина.

— Летицией Ляменто прозываюсь. По-вашему — Порхающая Жалобщица. — Летиция благодарно зачавкала. — Ох, судари-голубчики! Ох, спасители мои!… Уж не знаю, что бы делала без вас.

Гилтамас вновь подергал Летицию за волосы. Та кивнула, и перед сильфом появилось кофейное блюдце с равиолем и наперсток вина.

— Верите ли, господа варвары. С тех пор как мерзавец Хоакин обездолил, кровиночку родную похитил…

— Мерзавец Хоакин? То есть Ланселот? Рассказывайте.

Видели вы когда-нибудь, как снежные волки нападают на след? Как несутся они меж торосов, щелкая клыками, алча кровавой пищи своей?

Давненько не попадались госпоже Ляменто такие благодарные слушатели. Харметтир достал свой могучий гроссбух, и недобрым было лицо могучего тана. Ох, добавится новая закладка меж страниц прославленного гроссбуха!

— Так-так, — бормотал он. — Помедленнее, о Ласточка Печали, я записываю. Итак, «обесчестив невинное дитя на алтаре служения чудищам»… Как дальше?

— А я ищу огненную элементаль Инцери, — признался сильф Гилтамас — Дамаэнур, знакомец мой, не спит и не ест. Все красотку свою ищет.

Оки слушал, кивая головой. Да, да, Инцери… Что ему эта Инцери? Хоакин Истессо занимал все его помыслы. Ведь подчас даже самые опытные заговорщики не в силах выделить среди событий действительно важные.

От несчастной жрицы варвары узнали многое. И скоро у них родился план.

Жизнь государственная подобна жарке блинов: падает капля воды на раскаленную сковородку, масло шкварчит, бунтует. Летят в разные стороны брызги, визжит ошпаренная повариха… А поделом! Не будь раззявой. И странно: уж давно испарилась та капля в кухонном чаду, а проклятия не умолкают. Горят волдыри на руках, блинчики коробятся черной узорчатой коркой… Сколько бед натворила одна-единственная капля! Примерно это и произошло с Терроксом. Когда утром следующего дня Тальберт Ойлен проснулся в борделе, на душе его было неспокойно. Добродушные шлюшки пытались удержать его, но бродяга лишь хмурился. Злое беличье личико Греты-шпионки не шло из памяти.

Герцог — старшина огородников посмеялся над ними. Ославил честными людьми… А ну как стражники о том не знают?

— Тальберт, ты уходишь? — Две тонкие руки-змеи обвили его шею. Капризное личико придвинулось близко-близко. — Постой! Куда ты?

— Солнце восходит, милая. — Шут сорвал с окна штору, бросил на пол. — Засиделся я что-то в гостях.

— Нам было хорошо. Зачем тебе уходить?

— Странные нищие бродят под окнами. Клянусь кораблями мира, у них слишком сытые рожи. Что ты ищешь в своем рукаве, Герда?

— Ах нет, ничего.

Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.

— Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!

Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.

На лице — ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:

— Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?

— Тальберт, ты говорил… — Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. — Говорил, что… — И она решилась: — Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!

Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.

Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.

Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот — башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?

Ну-ка, снова. Прямо, затем — ратушная площадь. Слева — эшафот, справа — церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…

Мастерская часовщика.

Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.

Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.

— Та-альб… — заскрипел голем. — Ус! Ус! Я Берн…Ус!