Кантабиле ушел, и в зале установилась тишина. Две бородатые варварские физиономии мрачно уставились друг на друга через стол.
— Оки, ты огородная культура. Корнеплод ядрено — жгучий, мудростью веков прославлен. Я давно хотел сказать тебе одну вещь…
Маленький варвар встрепенулся:
— Правильно ли я понял, что ты меня назвал старым хреном?
— Именно так, о…
— Стоп, стоп, — примирительно замахал руками Длинная Подпись. — Харметтир, я тоже хочу сказать одну вещь. Дело в том, что времена изменились.
— Что? Бег ладьи конунга Хрюки изменил пути земные?
— Примерно так. Видишь ли, Большой Процент, я некоторое время работал извозчиком в Октанайте. Потом налаживал морские перевозки в Брешии. Ты же ни разу не покидал Аларик. Ни разу.
Харметтир попытался что-то сказать, но Оки не надо было переводить в уме одни образы в другие.
Поэтому он успел раньше:
— Пойми, дорогуша, здесь люди иначе разговаривают. Если ты назовешь галеру верблюдом моря, тебе придется драться и с караванщиками, и с моряками. Если ты закажешь ублажение желудка из земли благословенья с алым лалом дольних весен, с мягким камнем тех, кто блеет, в шерсть укутавшись свирепо, обеда тебе придется ждать долго.
Лоб громилы-варвара пошел складками:
— Э-э… Как ты сказал? Ублажение желудка из земли благословенья?
— Картофельные ньокки с пассатой и сыром-мас-карпоне, — подсказал объявившийся невесть откуда Горацио. — Ждать вы их будете действительно долго: на кухне закончился мускатный орех. Но, если желаете…
— Нет-нет, — заторопился Оки. — Я это так сказал, для примера.
— Воля ваша, господа. — Кантабиле выставил на стол бутыль примаролы. — Если появится желание, только крикните. За орехом я уже послал.
Вид у Большого Процента сделался больной и несчастный.
— Ньокки с пассатой… и маскарпоне… — с отвращением произнес Харметтир. — Ты уверен, что это лучше ублажения желудка?
— Да. Начинай мыслить цивилизованно. Возьми вилку в левую руку, а нож — в правую. Улыбайся!
— Арррррххх! Назад в дикость!
— Улыбайся. На тебя смотрят.
Тридцать два… — хотя нет, чуть меньше — желтых зуба сверкнули в бороде тана.
— Поменьше зубастости, Харметтир. Итак, — Оки разлил вино по бокалам. — За Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
При этих словах оба варвара поморщились.
…Название заговора родилось еще в Аларике.
Финдир Золотой Чек, красавица Сильгия и оба тана стояли на крепостной стене Арминиуса, глядя на юг — туда, где простирались земли владетелей чудищ.
— Быть может, назовем его Вандальской Революцией? — осторожно предложил Оки.
— Банально, — сморщила носик Сильгия. — Банально и не образно.
— А как, насчет Сокрушения Устоев Всех Земель, Укрытых Снегом?…
— Двусмысленно.
— Всех Сразим Стальным Гроссбухом?
— Излишне агрессивно.
Финдир задумался.
— Всетеррокское Готское Восстание?
— Идея не проявлена, о муж мой.
— Тогда — Всемирный Готтентотский Заговор?
Теперь пришлось задуматься Сильгии. Название ей нравилось. Солидно, фундаментально, по существу. Но Сильгия была женщиной до последнего мизинца.
— Хорошо, согласна. Только пусть это прозвучит немножко иначе. Скажем так: Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
— Но…
Шесть рук зажали Финдиру рот.
— Хорошее название, сударыня, — в один голос заявили таны. — И, главное, короткое.
…Когда вино в бутыли поиссякло, варвары приступили к выработке плана.
— Прежде всего, — начал Оки, — следует опутать весь мир сетями могучего заговора.
— Передмолчания, Харметтир.
— Да, да, неважно… Ребенок в люльке, старушка-молочница, простодушный бродяга — все они должны стать нашими глазами и ушами.
— И работать будут — за идею.
Варвары посмотрели друг на друга. Перед их внутренним взором проносились картины одна краше другой. Пронырливые старушки-молочницы прячутся под потолочными балками дворцов. Цветочницы передают шпионские записки в букетах. Воры и стражники, монахи, каменщики, атташе — все послушны единому слону Оки и Харметтира. Нищие в капюшонах с горящими глазами крадутся в темноте.
— Нам следует изыскивать малейшие следы пребывания Хоакина…
— …грозы королей, ты хотел сказать?
— Да, да… Не перебивай, пожалуйста.
Судьба варварам благоволила — так всегда случается с людьми увлеченными. В зал вошла старушка-нищенка — в лохмотьях, многочисленных пыльных юбках, с клюкой.
— Поможите, люди добрые, бывшей жрице, — затянула она. — Мы с моим маленьким Гилтамасом не ели уже шесть дней.
Завидев старуху, пирующие отворачивались. Горбились, уходя носами в тарелки. Нищенка эта была не кто иная, как Летиция Ляменто. Люди прекрасно помнили, как обманулись перед коронацией, приняв Фуоко за жертвенную деву. Своего позора обыватели Летиции простить не могли.
— …Вот уж дней шесть, как не видели пищи пустые утробы, — затянула бойкая старушонка на чистейшем анатолайском. Голос ее взвился дискантом: — Дайте, о дайте насытить нам голод предвечный!
Мрачный детина в черном колпаке с серебряными костями[5] протянул Летиции кусок творожного сыра.
— Кушайте, бабушка, — ласково произнес он. — Укрепляйте суставы. В твороге кальция много. Еще в вашем возрасте полезно мумие пить. Для костей — просто необходимо.