Убить Ланселота

— Вечер что надо, — подтвердил Хоакин, осторожно открывая глаза.

Альбинос воткнул факел в кольцо на стене. Хозяйски обошел камеру, похлопал по сырым стенам.

— Ничего так. Солидно.

— Только мокро.

— Это решаемо. Я попрошу профоса принести одеяло.

— А еще кровать пошире. Здесь шкафчик поставим сюда вешалку. Люстру на потолок. Вполне можно будет жить.

Альбинос уселся на тюфяк рядом с Хоакином:

— Люстра не влезет, потолок слишком низкий. Но ты прав, Хок, в своей иронии, прав. Нам надо кое-что обсудить.

И он замолчал, глядя на колеблющееся пламя факела.

— Что именно? — не вытерпел Хоакин.

— Маггара потребовала, чтобы я помог тебе бежать.

— Ты видел ее? Как она?

— В порядке. Тиранит слуг, издевается над стражниками… Твоих дам поместили с художниками — пока Розенмуллен не вернется.

— Значит, и с Тальбертом, — помрачнел стрелок. — Бежать! Бежать немедля.

— Тальберт… Это такой одноглазый проныра?

— Да.

— Можешь быть спокоен. Кувшином по темечку он уже схлопотал. Лиза сказала, что выбьет ему оставшийся глаз, если он не перестанет на нее пялиться. И чем ты их берешь?

Хоакин пожал плечами. Вопрос-то риторический, как на него ответишь?

— Я несколько раз возвращался после нашей первой встречи, — продолжал Эрастофен. — Упрашивал, умолял Маггару вернуться. Кремень-фея.

— Не захотела?

— Нет. Говорит, ты единственный воспринимаешь ее всерьез.

— Мне она это тоже говорила.

— Что это значит, интересно?

— Понятия не имею.

Он действительно не знал. Обычно в разговорах с феями люди неискренни. Трудно разговаривать с женщиной, что размерами не превышает воробья. С детьми похоже бывает: хочется смотреть сверху вниз. А это либо сюсюканье, либо пренебрежение в голосе. Хоакин счастливо избегал и того и другого.

А еще — Маггаре нравились герои. Эрастофен же, при всем своем могуществе, в герои не годился. Скорее в бухгалтеры или казначеи.

— Я дал на лапу профосу. Он поклялся, что не будет подслушивать. Я оставлю тебе хлеб с ТМИ(Н)ом, и ты сможешь бежать из тюрьмы.

— С чем хлеб?

— С ТМИ(Н)ом. Трещина Между Измерениями (Нестабильная). По сути это комок антипространства. Тебе надо будет размазать его по стене. Через несколько часов трещина откроется, и ты сможешь бежать.

— Куда же я убегу?

— В Деревуд, естественно. — Эрастофен покопался в карманах и достал цветок ядовито-зеленого цвета. — После перехода разотрешь это в пальцах и понюхаешь. Он заставит тебя чихнуть.

— Интересно. Значит, Деревуд. В котором хозяйничает Дофадо.

— Это я беру на себя. Ты вновь станешь капитаном. Кое-какие страницы из книги придется удалить — для твоего же спокойствия.

— А Фуоко? Маггара? Инцери?

Альбинос развел руками:

— Сам понимаешь, чем-то придется жертвовать. Из этой камеры у тебя один путь: в логово чудища. А Василиск — это не Бахамот. Это взрослый зверь. Могучий. Окаменяет взглядом. Ты же будешь связан и без меча.

Хоакин молчал, и Эрастофен добавил:

— Твоих спутниц отправят следом за тобой как соучастниц. За Инцери я еще поборюсь — она несовершеннолетняя, — но Лиза и Маггара обречены.

— А в случае побега?

— Их помилуют. Я знаю лазейку в доннельфамских законах.

— Тогда я согласен.

— Вот и славно! — Эрастофен вздохнул с облегчением. — Я уж боялся, что ты станешь артачиться.

Хоакин ничего не ответил. Эрастофен мерил Ланселота общечеловеческими мерками. То, что тот пошел на попятную, ничего не значило. Рождаясь вновь и вновь под разными именами, рыцарь привык к ожиданию.

— Мне нужны гарантии, — предупредил он.

— Мое слово. Годится?

Хоакин кивнул.

— Что ж. Доставай.

Эрастофен стащил с головы шляпу и принялся в ней рыться. В этот момент дверь простуженно захрипела. В щель просунулся любопытный нос.

— Так-так. О чем шепчемся, господа хорошие? Под монастырь старичка подвести вздумали?

Философ выронил шляпу. Пирожок с ТМИ(Н)ом покатился по полу, металлически позвякивая.

— Так-так, — повторил профос — Что это?

— Ничего особенного, господин профос. Решил угостить друга детства. Национальное анатолайское блюдо.

Профос выказал удивительную осведомленность:

— Тиропитаки? Нехорошо, сударь.

Он потыкал в хлеб пальцем:

— Пилочки… нет пилочек. Лестница веревочная? Не пойму. Сударь, чем вы начинили это блюдо?

— Скверно, господин профос, — заметил Хоакин. — Слово нарушаете. А вам между тем деньги плочены.

— Значит, мало плочено, — отрезал тот. — А вы, господин, тоже хороши. Вас побег подбивают нарушить, а мы и рады ушки-то поразвесить. Стыдно должно быть.

Он достал свисток и засвистел. В камеру ворвались два солдата.

— Этого, — профос указал на Эрастофена, — под стражу. До выяснения злоумышлении. Господин Розенмуллен ему благоволит, не вышло бы оказии… Этого — указал на Хоакина, — господину Базилиску на ужин. Немедля.

— А даму? С малявками что делать?

Профос задумался:

— Доброе у меня сердце. Жалостливое. Но служба важнее. К Базилиску их. Как герцог приказал.

Алебарды стражников согласно лязгнули.

— Остолопы! — взвизгнул Эрастофен, когда солдаты поволокли его из камеры. — Герцог вас в свинопасы разжалует!

— Свинопасов принцессы любят, — отозвался один из стражников. — Пройдемте, господин хороший. Нечего вам тут ошиваться.