У бирешей

«Как я вам уже пытался объяснить, — терпеливо продолжал Люмьер, — речь идет об организации, оказывающей помощь молодым людям, которые — по видимости, не по своей вине — оказались в затруднительном положении. Я употребил слово “по видимости”, — снова прервал он сам себя, — потому что собственная вина тут, безусловно, присутствует. Однако необходимой предпосылкой любой поддержки со стороны нашей организации является то, что поддерживаемый и в самом деле заслуживает оказания помощи. Это означает, что он и сам обязан прилагать серьезные усилия к тому, чтобы высвободиться из своего удручающего положения. Просто быть одним из нас — недостаточно! — воскликнул он с жаром. — Требуется гораздо большее: чувство локтя, навык солидарности, желание объединять свои усилия с другими! Именно это и важно! Необходимо, чтобы “крестничек” с благодарностью принимал протянутую ему руку — ведь тем самым он дает понять, что при необходимости и сам способен будет себе помочь. В этом все дело!»

«Я не желаю помощи», — произнес я, не открывая глаз.

«Однако, — возразил крестный, — вы нуждаетесь в помощи». И с таким выражением, будто обращался не ко мне, а — при моем посредничестве — ко всему человечеству, он добавил: «Вам несомненно нужна помощь».

«Послушай: в тебе угнездилась лихорадка, — тихо продолжал он, склонившись ко мне совсем близко. — Она давно уже готова прорваться наружу, а ты всю свою жизнь сдерживаешь ее и обманываешь сам себя. А ну-ка притронься к своему лбу! — сказал он. — Чувствуешь, какой жар? Ты болен. Ты был на волосок от смерти!»

Я посмотрел на Люмьера, который сам теперь говорил как в лихорадке, — и покачал головой.

«Ты говоришь поддельным голосом! — задумчиво произнес он. — Так что же засело там, у тебя внутри, настолько важное, что ты упорно прячешь его от нас? Что же там, на оборотной твоей стороне? — повторил он, и в голосе его звучала угроза. — Зонтик? Тачка? До этого мы еще доберемся!» — он испытующе смотрел на меня.

«Вы, городские, — объявил он наконец с презрением, — изумительно владеете искусством лжи! Всякое, самое невинное слово — уже ложь, в том и заключается ваш жизненный принцип. Вы всегда хотите срезать путь, а если не достигаете цели — глубоко возмущаетесь. У нас так не принято! У нас всякий должен для начала выучиться ходить, прежде чем его пустят танцевать, как ему вздумается».

Хромец

Люмьер вновь овладел собою и спокойно сказал: «Так желаете вы получить помощь или не желаете?»

Я не отвечал.

«Значит, не желаете? — спросил он. — Значит, нам придется поступить по-другому?»

«Поступайте, как вам угодно», — ответил я.

«Так и сделаем! — воскликнул он почти обрадованно. — Лина!»

Я вздрогнул. Он звал тетушку. Что ему было от нее нужно?

Тетушка вошла и робко встала у входа, обеими ладонями касаясь дверной филенки у себя за спиной. Впервые я заметил, до чего изменилась она за последние недели. От ее прежней самоуверенности и следа не осталось. На лицо с обеих сторон беспорядочно свисали пряди волос — лицо алкоголички. «Что такое?» — спросила она, беспокойно елозя по двери ладонями.

«Так, теперь уже пора», — сказал Люмьер. Он выглядел довольным. Во мне шевельнулось воспоминание. Эта фраза — не произносил ли он ее сегодня, по ходу разговора? Нет. И тем не менее я был уверен, что однажды уже слышал от него эти слова. Только когда это было? И по какому случаю? Я задумался, но Люмьер прервал мои мысли. Он резким, командным тоном обратился к тетушке.

«Спой нам», — приказал он.

«Хорошо, крестный», — робко отвечала она. И запела слегка гнусавящим голосом, опустив руки на бедра и неловко покачиваясь туда-сюда, как будто повинуясь велению судьбы. Склонив набок голову, она неохотно выдавливала из себя слова песенки:

Он дорожку для нас найдет!

Убеждают глухого слепцы,

— пела она.

Но о ком говорят слепцы?

— вставил крестный свою маленькую партию в ее пение.

О хромце!

«Аминь», — торжественно окончил Люмьер.

Тетушка плакала. Все выглядело отвратительной комедией.

«Песня, которую вы сейчас слышали, — пятьдесят первое калипсо. Впрочем, это обозначение не совсем верно. Следовало бы говорить “клип-пот”!» — это я уже слышал от Цердахеля.

«Но в чем же заключается смысл песни? — спросил крестный. — Что означают первые две строчки? Сейчас поймете».

«Существует предсказание, относящееся к концу четырнадцатого века, — начал Люмьер свои пояснения. — Вам оно уже известно в версии легенды об анохи Иглемече, которая повествует о распаде общины бирешей после того, как в нее вдруг явился пришлый. В одном из добавлений к известному вам тексту говорится, ближе к концу: “И сие было им откровением (подразумеваются жители Ильмюца, — пояснил крестный, — ну, те, что заставляли чужака выносить дохлую собаку за околицу), благодаря тому земля явила им свой истинный образ — пламя! И вода явила им свою истинную сущность — кровь!” В этих фразах содержится ответ. Однако какой?» — спросил он.