Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Я иду сейчас прямо к визирю твоего отца-царя, к господину леопарду, который послал за мной одного из своих зверей-разведчиков, чтобы я пришел построить ему прочную хижину, где бы можно было укрыться и защититься от нападений Ибн-Адама, ибо распространился слух о скором прибытии Ибн-Адама в эти края. И для того-то я и несу, как видишь, эти доски и эти инструменты.

Когда молодой лев услышал это, то позавидовал леопарду и сказал столяру:

— Клянусь жизнью! Было бы необыкновенным нахальством со стороны визиря моего отца, если бы он претендовал, чтобы его заказы исполнялись раньше наших. Ты немедленно остановишься здесь и начнешь с того, что построишь мне такую хижину, — мне первому! Что же до господина визиря, то он может и подождать.

Но столяр сделал вид, что хочет уйти, и сказал молодому льву:

— О сын царя, я обещаю тебе вернуться, как только закончу работу, заказанную леопардом, ибо я очень страшусь его гнева. И тогда я построю тебе уже не хижину, а дворец.

Но лев не захотел ничего слушать и даже разгневался, и бросился на столяра, чтобы попугать его, и ударил в шутку лапой в грудь. Но от одной этой ласки маленький человечек потерял равновесие и покатился на землю вместе со своими досками и инструментами. И лев рассмеялся, увидав ужас и озадаченное выражение лица несчастного старикашки. А тот, все еще глубоко потрясенный, не показал, однако, и виду, и даже стал улыбаться ласковой улыбкой, и с предательской покорностью принялся за дело.

В сущности же это и было целью, к которой он стремился и ради которой он пришел.

И вот он аккуратно снял мерку со льва во всех направлениях и в несколько минут сколотил крепкий ящик, оставив в нем лишь узенькое отверстие; и он набил с внутренней стороны больших гвоздей, острия которых были обращены внутрь, и кое-где оставил небольшие щели; и, сделав все это, он почтительно пригласил льва принять во владение свое имущество. Но лев сначала поколебался и сказал человеку:

— Правду сказать, мне кажется, что это очень узко, и я не вижу даже, как могу я туда проникнуть.

Человек сказал:

— Наклонись и войди ползком, ибо, раз очутившись внутри, ты почувствуешь себя там превосходно.

Тогда лев изогнулся, и его гибкое тело проскользнуло внутрь, и только хвост остался снаружи. Но столяр поспешил свернуть этот хвост и засунуть его туда же, и в мгновение ока закрыл отверстие и накрепко забил его. Тогда лев попытался сначала пошевелиться и попятиться, но заостренные концы гвоздей впились ему в кожу и пронзили его со всех сторон; и он стал рычать от боли и закричал:

— О столяр, что же это за тесную хижину ты выстроил и что это за острия, которые так жестоко вонзаются в меня?

При этих словах человек издал радостный крик и принялся прыгать и, издеваясь, сказал льву:

— Это и есть острие Ибн-Адама! О собака пустыни, ты на себе самом узнаешь, что я, Ибн-Адам, несмотря на свое безобразие, трусость и слабость, могу восторжествовать над храбростью, силой и красотой!

И, произнеся эти ужасные слова, злодей зажег факел, обложил ящик хворостом и предал все огню. И я, более, чем когда-либо, оцепенев от ужаса и страха, видела, как мой бедный друг горел заживо и умирал самой ужасной смертью. А Ибн-Адам, не заметив меня, благодаря тому что я лежала, распростершись на земле, с торжеством удалился.

Тогда только я поднялась и удалилась с душою, полною ужаса, в противоположном направлении. И так добрела я сюда, и судьба столкнула меня с вами, о господа мои, чьи души полны сострадания!

Когда павлин и его супруга выслушали этот рассказ гусыни…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

СТО СОРОК СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Когда павлин и его супруга выслушали этот рассказ гусыни, то волнение их достигло крайних пределов, и пава сказала гусыне:

— Сестра моя, здесь мы в безопасности; оставайся же с нами, сколько захочешь, до тех пор, пока Аллах не возвратит тебе сердечного мира, единственно ценного блага после здоровья! Оставайся и раздели с нами нашу судьбу, какова бы она ни была!

Но гусыня сказала:

— О господа мои, мне страшно, очень страшно!

А пава возразила:

— Не надо страшиться. Желая во что бы то ни стало избежать жребия, который тебе был предначертан, ты искушаешь судьбу. Но она ведь сильнее тебя. И то, что начертано на нашем челе, должно совершиться. И всякое обязательство должно быть уплачено в срок. Если же срок нашей жизни назначен, то никакая сила не может его отменить. Но что должно особенно успокоить и утешить тебя, так это убеждение, что ни одна душа не может умереть раньше, чем истощив все блага, которые назначены ей Всеправедным Судьей!

Между тем, пока они беседовали таким образом, сучья вокруг них затрещали и послышался шум шагов, настолько встревоживший дрожавшую от страха гусыню, что она растерянно развернула крылья и устремилась к морю, крича:

— Берегитесь! Хотя судьба каждого и должна свершиться, берегитесь!

Но это была напрасная тревога, ибо между раздвинувшимися ветвями показалась голова хорошенькой косули с влажными глазами.

И пава крикнула гусыне: