Творцы русской идеи

Теперь на Розанова обратили внимание. Николай Страхов помог ему перебраться в Петербург и получить должность в столице. Владимир Соловьев откликнулся положительной рецензией на новую работу Розанова «Место христианства в истории». Она важна для характеристики и Соловьева, и Розанова. «Эта брошюра обращает на себя внимание и отдельными прекрасными страницами, и общею мыслью автора, который очень своевременно напоминает нам истину единства человеческого рода и… всемирной истории. В последнее время, как известно, печальный факт национальной розни возводится в принцип некоторыми модными теоретиками, утверждающими, что человечество есть пустое слово, а существуют лишь отдельные племенные типы. Автор начинает с характеристики двух исторических племен, арийского и семитического, чтобы показать потом, что вселенский идеал человечества и окончательная задача всемирной истории предполагает синтез арийского и семитического духовных начал, которые в этом своем единстве должны приобщить к себе и другие народы… Этот синтез совершался вопреки иудейскому исключительному национализму, который погубил еврейство политически, но не помешал ему дать миру христианство. По поводу молитвы Ездры автор указывает, что падение Иерусалима «было наказанием не за частные грехи отдельных людей, но за грех, общий всему Израилю, за грех его перед другими народами, о которых он забыл, которых он не хотел приобщить к своему избранию…» Эту старую истину хорошо было лишний раз напомнить…»¹⁴

Вскоре, однако, произошла размолвка между двумя философами. Соловьев назвал Розанова «Иудушкой», тот ответил веером не менее обидных эпитетов. Причиной столкновения послужило опрометчивое высказывание Розанова в пользу религиозной нетерпимости, навеянное его безусловным убеждением в правоте православия. Потом оба неоднократно выясняли отношения, объяснялись во взаимной симпатии. «Я верю, что мы братья по духу»¹⁵ — эти слова из письма Соловьева Розанову как нельзя лучше передают суть их отношений.

Убежденность в правоте православия Розанов почерпнул у Достоевского, перед которым преклонялся и Соловьев. Вслед за Соловьевым Розанов попытался дать философский анализ творчества великого писателя. Розановская «Легенда о Великом Инквизиторе» начинается с рассмотрения главного вопроса православной (и вообще христианской) философии — о бессмертии человека. «Жажда бессмертия, земного бессмертия есть самое удивительное и совершенно несомненное чувство у человека. Не от того ли мы так любим детей, трепещем за их жизнь более, нежели за свою, увядающую, а когда имеем радость дожить до их детей — привязываемся к ним сильнее, чем к собственным. Даже в минуту совершенного сомнения относительно загробного существования мы находим здесь некоторое утешение. «Пусть мы умрем, но останутся дети наши, а после них — их дети», — говорим мы в своем сердце, прижимаясь к дорогой нам земле»¹⁶. Это крайне важное место в рассуждениях Розанова, здесь находит свое объяснение культ семьи и деторождения, столь характерный для него.

Другой вид бессмертия — жизнь духа, жизнь «в своих произведениях». Меньше всего Розанова устраивает то, что обещает церковь: «…Это жизнь какая-то совсем особенная, слишком абстрактная для наших живых желаний, несколько холодная и призрачная. Вот почему человек так прилепляется к земле, так боязливо не хочет отделиться от нее». У Павла Флоренского, видимо, были все основания отказать Розанову в ортодоксальной религиозности. «Существо его — богоборческое; он не приемлет ни страдания, ни лишений, ни смерти, ему не надо искупления, не надо и воскресения, ибо тайная его мысль — вечно жить, и иначе он не воспринимает мира»¹⁷. Да и сам Розанов признавался Бердяеву, что верит не в Христа, а в… Озириса.

Действительно, в Розанове есть что-то от язычества, от ветхозаветного культа плоти. Его называли «русским Фрейдом». Как и венский врач, он стремился объяснить половым инстинктом многое в человеческой жизни. Многое, но не все. Не просто половое влечение, но пол как основа семьи — вот главное, по Розанову.