Творцы русской идеи

Видимо, отдавая дань преклонения Достоевскому, влюбился он в Аполлинарию Суслову, женщину значительно старше себя, и, еще студентом будучи, женился на бывшей возлюбленной великого писателя. Это было в 1880 году. Брак не сложился. Через шесть лет Розанов снова один. Учительствует в Брянске, Ельце, Костроме. Суслова покинула его, но развода не дала, поэтому новый брак был «гражданским», дети (пятеро) — «незаконными».

В Ельце среди учеников оказался будущий писатель Михаил Пришвин. В автобиографическом романе «Кащеева цепь», описывая свои детские годы, Пришвин набросал выразительный портрет учителя географии по прозвищу Козел, в котором угадываются черты Розанова. «…Как всегда очень странный, пришел в класс Козел; весь он был лицом ровно-розовый, с торчащими в разные стороны рыжими волосами, глаза маленькие, зеленые и острые, зубы совсем черные и далеко брызгаются слюной, нога всегда заложена за ногу, и кончик нижней ноги дрожит, под ней дрожит кафедра, под кафедрой дрожит половица. Курымушкина парта как раз приходилась на линии этой дрожащей половицы, и очень ему было неприятно всегда вместе с Козлом дрожать весь час.

— Почему он Козел? — спросил Курымушка.

Ахилл ответил:

— Сам видишь, почему: козел.

— А географию он, должно быть, знает?

— Ну, еще бы! Это самый ученый: у него есть своя книга.

— Про Америку?

— Нет, какая-то о понимании, и так, что никто не понимает, и говорят, — он сумасшедший.

— Правда, какой-то чудной. А что не понимают, мне это нравится…»

Учитель географии спас Мишу Пришвина от изгнания из гимназии. Но в другом случае сам настоял на его исключении. Много лет спустя встретились они в Петербурге на заседании Религиозно-философского общества, и Розанову, уже признавшему литературный талант Пришвина, пришлось при свидетелях каяться и просить прощения¹⁰.

Непонятная книга о понимании, упомянутая в романе Пришвина, не выдумка. Литературный первенец Розанова так и назывался «О понимании». Примечательна судьба этого капитального труда. В любой другой европейской стране такая книга принесла бы известность автору, открыла бы путь в профессуру и наверняка стала бы определенной вехой в развитии теоретической мысли. Не так на Руси… Непонятная (а может быть, и непрочитанная) книга была осмеяна рецензентами за «гегельянство» и осталась в истории русской философии просто незамеченной. О ней вспоминают биографы Розанова как о курьезном эпизоде в жизни писателя. Историки проблемы понимания (такая проблема, как известно, в теории познания существует) о ней молчат, ибо просто не в курсе дела. Между тем К. Леонтьев, один из крупнейших наших философов, был высокого мнения о труде Розанова. «Ново во многом», — писал он автору¹¹. Понимание, по Розанову, должно преодолеть ограниченность науки и абстрактной философии, «стать полным органом разума». Обвинения в гегельянстве несостоятельны, для Гегеля наука и философия тождественны и ограничиваются сферой логического мышления. Ориентиром для Розанова, по его собственному признанию, служит «гениальный Шеллинг». Из русских авторов можно назвать Владимира Соловьева, который в 1877 году начал публикацию работы, весьма близкой по духу Розанову, — «Философские начала цельного знания». Подзаголовок работы Розанова гласит: «Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания». Остаток нераскупленного тиража философской книги был возвращен автору и продан на макулатуру. Свыше ста лет эта книга не переиздавалась¹². А жаль: Розанов ценил ее до последних дней своей жизни.

Историка отечественной мысли может заинтересовать постановка Розановым столь важной для русской философии проблемы Космоса, которой в трактате «О понимании» посвящено несколько глав. Космос, правда, здесь резко противопоставлен миру человека, но само это сопоставление вело в дальнейшем к поискам их взаимной связи и зависимости.

И еще одна деталь. Молодой Розанов написал обо всем, что было предметом его раздумий. Не мог он обойти молчанием и главное достояние родной культуры — словесность. В книге «О понимании» много тонких наблюдений и глубоких мыслей о творчестве Достоевского. Он отмечал, в частности, что «В «Легенде о Великом Инквизиторе», этом глубочайшем слове, какое когда-либо было сказано о человеке и жизни, так непостижимо слился ужасающий атеизм с глубочайшей, восторженной верой»¹³. Такое слияние двух взаимоисключающих начал — веры и неверия — было ведомо и Розанову. В приведенной цитате — заявка на книгу, которая принесла автору известность: «Легенда о Великом Инквизиторе Федора Достоевского. Опыт исторического комментария». Эта работа впервые появилась в 1891 году на страницах журнала «Русский вестник», а через три года — отдельной книгой.