Творцы русской идеи

— Много я слышал глупостей на своем веку, а такой еще не слыхивал»¹³.

Критикуя прогресс, Федоров не отрицал его значения; научно-техническую мысль, полагал он, надлежит направить по правильному пути для блага людей. Из наук он особенно ценил астрономию. С интересом следил за опытами по искусственному вызыванию дождя, видя в этом первые шаги по «регуляции» природы. При правильном подходе «естествоиспытательная сила, которою… делается весь род человеческий, обращает всю естественную силу природы из умерщвляющей в оживляющую и из смертоносной в живоносную»¹⁴. Целенаправленный научно-технический прогресс — важнейшая предпосылка дела всеобщего воскрешения.

Важны и политические предпосылки. Федоров — монархист. Только самодержавие, отеческая форма правления (которую, как известно, отрицал Кант) приучает к почитанию отцов, а следовательно, направляет мысли и силы на дело возвращения их к жизни. Велика роль армии. Из средства уничтожения и разрушения она должна стать силой созидания и оживления. Для этого необходимо перевооружение войск, замена военной техники на мирную. Армейский опыт организации единообразного действия больших человеческих масс может быть весьма полезным. И это дело не одного русского государства, а всех народов земли — «обратить оружие, войско на спасение от бездождия и многодождия, от засух и ливней, на спасение от неурожаев, т. е. от голода — это значило бы не только сделать войско христолюбивым в истинном смысле этого слова… но и дать истинно братский исход накопившимся громадным силам и всякого рода горючим материалам, вместо того, к чему это готовится, т. е. вместо войны…»¹⁵

Федоров — патриот; ему импонирует «ширь русской земли», способствующая образованию героических характеров: русский простор служит переходом к простору небесному; этому новому поприщу для деятельности человечества. Но нет у Федорова ни грана национальной ограниченности. Теорию культурно-исторических типов Данилевского он отвергает как перегородку между народами. Запад со всеми его изъянами — важная часть человечества, а последнее должно быть единым.

Сам глубоко верующий человек, он в поисках вселенского единства протягивает руку неверующим; для обоснования дела воскрешения он находит понятные им, материалистические аргументы. Надо сказать, что мысль о преодолении смерти и воскрешении усопших не была чужда предшествовавшему, в том числе и материалистическому философствованию. Вот слова английского материалиста Пристли: «Я верю в учение о воскресении мертвых… в буквальном смысле. Смерть с сопутствующим ей гниением и рассеянием частиц представляется разложением… Но что разложено, то может быть соединено снова»¹⁶. А вот рассуждение Федорова: «Приходится, однако, напомнить, кому следует, что гниение — не сверхъестественное явление и само рассеяние частиц не может выступить за пределы конечного пространства, что организм — машина и что сознание относится к нему, как желчь к печени; соберите машину — и сознание возвратится к ней». Такой ход мысли можно назвать вульгарным материализмом, но не мистикой! Да и сам Федоров подчеркивал, что мечтает сделать «человеческий род сверхчеловечеством, и не в мистическом, а материальном смысле воскрешения и бессмертия. Есть два материализма — материализм подчинения слепой силе материи и материализм управления материей…»¹⁷ День победы над смертью, по словам Федорова, «будет дивный, чудный, но не чудесный, ибо воскрешение будет делом не чуда, а знания и общего труда»¹⁸.

Дурылин видит во взглядах Федорова своеобразный мост, переброшенный от духовной атмосферы шестидесятых годов к культурному ренессансу конца века: «Федоров — это оторванный христианским ветром кусок от облака 60-х годов. Кусок от этого облака оторван ветром другого направления, чем тот ветер, который слепил это облако. Состав облака Федорова тот же, что и облака 60-х годов: тут, как и там, «общее дело» и «долг перед человечеством», и «вера во всемогущество науки», и «материализм», и все это так же, как у Базаровых, слеплено любовью, тою любовью, о последовательности которой хорошо говорил Вл. Соловьев: «Человек произошел от обезьяны, а потому положи душу за други своя». Этот состав федоровского облака родственен и розовому облаку петрашевцев (как родственны им и «хрустальные дворцы» Чернышевского)… Но кусок этот, повторяю, оторван христианским ветром, — и облако понеслось в другую сторону, откуда неслись грозовые тучи Достоевского и JI. Толстого»¹⁹.

Смерть есть явление внешнее, а воскрешение — естественный ответ на чуждое нам явление. Поэтому задуманное им воскрешение Федоров именует имманентным (то есть внутренне присущим) человеку, осуществляемым имеющимися в его распоряжении средствами, в отличие от трансцендентного (потустороннего) воскресения, которое нужно только пассивно ждать.