Тутанхамон

— Твоё величество, вот уже два года, как мы покинули Ахетатон, вот уже пять лет, как его величество Эхнатон взошёл в свой горизонт и соединился с породившим его. Тебе ведомо, сколько сил и средств понадобилось, чтобы возродить из праха священное жречество Амона, сколь опасно было медлить, сколь трудно было восстанавливать заброшенные святилища богов. Ты совершил всё это, божественный Небхепрура! Но имя твоего родственника по матери и твоего тестя было предано забвению в его столице, сама его столица погибла, понесла неизбежную кару за гибель многих храмов Кемет. И вот теперь в сердца верных, окружающих тебя, закралась мысль, которая и мне не даёт покоя и вынуждает меня разомкнуть уста. Ты, божественный фараон, принёс щедрые умилостивительные жертвы Амону-Ра и другим богам, ты изменил своё имя, но ты оставил в неприкосновенности имя Эхнатона на всех вещах и плитах твоего дворца, и многим прискорбно, что великий Амон-Ра ещё не воссиял в своей полной славе. Стоит ли сохранять имя того, кто, воссоединившись с неведомым, уже не может никого принудить приносить жертвы царственному Солнцу?

— Ты хочешь, чтобы я причинил вред великому Эхнатону? Ведь каждое уничтожение имени...

— Мне это известно, твоё величество! Но разве Эхнатон щадил имена богов? Разве теперь они могут спокойно стоять рядом с его именем?

— Но почему именно теперь, Эйе, спустя два года? Почему теперь, когда Кемет успокоилась и вошла в своё русло, как великая река после разлива?

— Твоё величество, и Хапи иногда задерживает свой разлив на долгие недели. Недоумение твоих верных слуг молчаливо, но сердца их полны горечью. Поступи справедливо, божественный Небхепрура. Поступи справедливо с теми, кто претерпел несправедливость. Спроси своё сердце, и его мудрость подскажет тебе справедливое решение...

— Уничтожить имя великого Эхнатона?

Эйе снова молчал, могучий, непроницаемый. Тень его застыла на стене подобно изваянию грозного божества, и пламя светильника отчего-то неудержимо клонилось в его сторону. Уничтожить имя Эхнатона! Даже у меня, не знавшего этого великого властителя, не жившего при нём, начало стучать сердце. Не ослышался ли я? Чати предлагает фараону пожертвовать родственными чувствами ради того, чтобы удовлетворить желания старой знати, вновь ощутившей вкус могущества и власти? И именно теперь, когда он выдержал битву за сохранение прав немху, ничем себя не запятнавших?

— Эти слова ранят мой слух, Эйе. Ты, бывший первым советником великого Эхнатона, отцом бога, советуешь мне истребить его имя? Воистину великий Хапи повернул свои воды вспять, и время ахет стало временем шему!

— Божественный фараон, опасно оставлять в неприкосновенности имя Эхнатона...

— Опасно?

— Только это, твоё величество, заставило меня ранить твой слух горькими словами, только это...

— Неужели опасность так велика?

— Да, твоё величество.

— Знатные люди Кемет ведут недозволенные разговоры, позволяя себе осуждать решения Великого Дома?

Эйе пристально посмотрел на молодого фараона, и губы его тронула едва заметная усмешка, будто змея скользнула в пыли, оставив почти невидимый волнистый след.

— Божественный фараон, служители поверженного и воскрешённого тобою Амона-Ра желают видеть твёрдость пути, по которому следует твоё величество. Эхнатона никто не помнит, все взоры обращены на тебя, солнце страны Кемет. Атон ещё повелевает помыслами неразумных, так укажи им прямой путь, последуй величию Амона, уничтожь сомнения в своём сердце и в сердцах тех, кто готов следовать за тобой по прямому пути!

— Это необходимо для блага Кемет?

— Это так, божественный Небхепрура.

Эйе ответил твёрдо, сурово, ответил мгновенно, без размышлений, без колебаний. Тишина стала наплывать и разрастаться, подобно страшной тишине вечности, и круг, очерченный пламенем светильника, сузился до грозно сверкающей точки, в которой сошлись и соединились царское и человеческое, мнимое и необходимое, божественное и земное. Тутанхамон словно стоял на краю пропасти, на дне которой клубок грозно шипящих змей сплетался в таинственные знаки, обозначавшие страшное имя фараона-еретика, подлежащее уничтожению во имя блага Кемет. Никогда ещё я не видел на лице фараона выражения такой горечи, такой безысходности, такого одиночества, никогда ещё он не смотрел в лицо такой страшной, наполненной грозными призраками прошлого тишины. И было достаточно бросить короткое слово, чтобы разбить её, поступить так, как поступает человек, испуганный внезапной тишиной и желающий во что бы то ни стало разрушить её, но Тутанхамон хранил безмолвие, иссушающее, томительное безмолвие, от которого у меня, тайного свидетеля его жестокой внутренней борьбы, сжималось сердце. Тишину нарушил голос Эйе, медленный, тягучий голос, отмерявший слова самой твёрдой мерой, оценивающий их самой высокой ценой:

— Твоё величество, что сделал бы Эхнатон, будь он на твоём месте?