Тутанхамон

Яхмес наконец понял, чего от него требуют, и выдохнул с облегчением и почти радостно:

— Разорения, твоё величество.

— Это главное?

— Я скажу за себя: да, твоё величество. Многие друзья мои думают так же... Они боятся, что у них отберут золото.

— А если я обещаю, что не отберут, я могу рассчитывать на их верность?

— Да, твоё величество! Многим хочется продолжать службу у фараона, очень многим...

— Отрадно слышать.

Его величество отпустил Яхмеса, и тот, пятясь и вздыхая с явным облегчением, покинул Зал Приёмов. У нас хватило сил только на то, чтобы сохранить величественность и неподвижность позы до тех пор, пока не затворились высокие резные двери. Потом мы взглянули друг на друга и рассмеялись, и слуги смотрели на нас изумлённо, не понимая причины нашего веселья. Мне казалось, что муж не принял всерьёз слова недалёкого и испуганного немху, но он вдруг сказал, обрывая смех:

— По одному человеку нельзя судить обо всех, но кое в чём этот Яхмес похож на всех немху. Попробую поговорить ещё с другими, может быть, мне удастся добраться до истины. Эти люди уже слишком сильны, слишком... Неужели этого не понимает Эйе?

Я вспомнила обо всём этом, когда увидела в праздничной толпе лицо Яхмеса, довольное и ничуть не казавшееся испуганным или встревоженным. Вот он стоит — немху во всём цвету, немху из немху. И золотые украшения на нём блестят, как огонь, зажжённый лучами царственного Солнца.

Процессия двинулась к храму Амона на севере столицы. И я была рядом с моим повелителем, моя рука лежала в его руке. Цветы устилали нам дорогу, окутывали нас благоухающим облаком. Вот мы прибыли к воротам храма, у которых служители бога встретили золотую колесницу фараона. Его величество ударил в ворота святилища своим жезлом двенадцать раз подряд и рассыпал вокруг себя крупинки бесен[132]. Ворота растворились, и фараон в сопровождении жрецов направился к жертвеннику, где освятил огнём священную чашу. К повелителю подступили два жреца, которые освободили его от тяжёлого церемониального наряда и оставили только в набедренной повязке, перехваченной золотым поясом, с тремя священными амулетами на груди и знаком царского достоинства на лбу. Потом два других жреца дали ему по алебастровому сосуду в каждую руку, и его величество совершил ритуальный бег вокруг храма, исполняя древний обычай, который завещали владыкам Кемет некогда правившие страной боги. После этого был совершён обряд очищения солью и благовониями, и Эйе, только что возведённый в сан верховного жреца Амона-Ра, прочёл очистительные молитвы и повёл фараона вглубь храма, в тайное святилище бога. Долгое время его величество оставался там один, и когда он вновь появился во дворе храма, лицо его было бледно и выражало изумление и благоговейный ужас. На него снова надели церемониальный наряд, и жрецы пали ниц перед владыкой Кемет и пожелали ему долгой жизни и процветания. То же самое повторилось на юге столицы, и когда процессия вернулась во дворец, было уже далеко за полдень и фараон выглядел утомлённым. Мы направились каждый в свои покои, чтобы переодеться и немного отдохнуть, и через некоторое время его величество прислал за мною. Я вошла к нему, когда он лежал на своём роскошном ложе, украшенном головами священных коров. Он сделал мне знак опуститься на вышитую золотом подушку, лежащую на полу, и я исполнила его желание. Мы остались в покоях одни. Мой муж спросил:

— Как тебе понравилась церемония, моя маленькая царица?

— Она была прекрасна и торжественна, мой великий господин. Все смотрели на тебя и все восхищались тобой. Но были и такие, кто не верил...

Тутанхатон удивлённо поднял брови.

— Не верил? Почему?

— Не верил, что настал радостный день, долгожданный день. Я видела, многие закрывали руками глаза, как будто боялись ослепнуть, и лица их выражали благоговейный страх. А та женщина, которая со слезами подняла своего ребёнка и возгласила, что отныне имя его будет Амени, как имя его отца! Я и сама с трудом могла поверить...

Тутанхатон улыбнулся, ему, как и мне, было очень приятно это воспоминание.

— Мы очень виноваты перед великим Амоном-Ра, которого так любила Кемет. Мы будем теперь находиться под его особым покровительством, моя госпожа. И я хочу носить его имя, посвятить себя ему. Великий бог потребует ещё много искупительных жертв, и фараону надлежит первому воздавать почести могущественному царю богов. Хотела бы ты последовать моему примеру?

— Я сделаю всё, как ты скажешь, господин.

— Это будет желанием твоего сердца?

— Да. Куда пойдёшь ты, возлюбленный, туда пойду и я...

Он ласково коснулся рукой моего подбородка, и я приникла к его руке, которую так любила, которую хотела бы ласкать вековечно, вечно... Глаза его излучали нежность, но была в них и твёрдость его решения, неотвратимость его.

— Пусть я стану воплощением живого образа Амона, пусть ты станешь живущей для Амона, первого нашего сына мы назовём Аменхотепом. Желание твоего сердца согласно с моим, моя царица?

— Да будет так, господин.