Туманы и чудовища

Пецер Жадар знал, что если пойдет вперед, то отыщет ответ на самый тревожащий его вопрос: кто же все-таки любит есть этих ужасных радужных скатов? Конечно, была непонятная Леда, ну да это и неудивительно – столица меняет людей. Пецеру надо было немного: свой угол и, может, место смотрителя маяка. Ему всегда нравилось смотреть на волны с высоты: он поднимался на верхний ярус и опасно балансировал на краю во время приливов и штормов. Маяк в Инезаводи, кажется, не работал никогда – отец Пецера не рассказывал, как разрезал зимние бурные ночи ритмичный, успокаивающий свет. Пецер чувствовал себя таким же маяком: построенным для дела, но так и не пригодившимся. Песня обещала ему, что он наконец пригодится. Вопрос про скатов был на втором месте, сразу после этого.

Джарх видел в песне величие. Видел полные улицы людей и забитые таверны, слышал повсюду разговоры, смех, крики и споры. Жизнь. Он согласился помочь Дэси, потому что умирающая Инезаводь напоминала ему о том, что и он умирает. Все они умирают в этих забытых всеми богами серых стенах под аккомпанемент гроз и врезающихся в берег волн. Это был священный берег, куда ступили впервые Ткачи – все пятеро, по одному на каждое чувство. Джарх видел и шестого: чувство, которое не описать словами. Джарх был уверен в будущем Инезаводи – ослепительном. Джарх надеялся покаяться перед ликами Ткачей и посмотреть в глаза Леды.

Что обещали Лисе, та хотела бы оставить при себе. Но если там были затонувший город и маленькая девочка, вернувшаяся домой, то никому об этом знать не обязательно.

Тилю она уже ничего не могла пообещать.

Песня обещала всем и каждому: люди открывали двери, выбирались из-за столов, выходили из храмов и таверны, шли туда, куда звало их будущее. Прямо к безрукой статуе у залива Клинка.

Леда тоже услышала песню. Самую прекрасную песню на свете. Она обещала ей будущее. Обещала исправить все ее ошибки. Обещала вернуть Ваари прежний облик, избавить ее от шрамов и найти всех преступников. Леда вернется в Город-Гроздь. Леда переступит порог Цеха. Леда возьмет в целые, недрожащие руки ножницы.

Она улыбнулась, поправила юбку – и врезалась в появившегося перед ней Буяна. Крылья его были распахнуты, чешуя встопорщена. Он звал ее. Леда уже научилась читать по его отсутствующим губам – по движению челюстей, по ротации языка, по тому, как часто мелькали зубы. Буян звал ее всеми ее именами – на хьясу и на сумеречном, – а Леда шла вперед, потому что туман ее звал.

Ее вернула боль. Пронзительная и нестерпимая, заставившая вскрикнуть. Песня на мгновение стихла. Буян разжал когти, сомкнувшиеся на ее правой руке, и хлопнул в ладоши. В ушах зазвенело.

Леда моргнула. Вокруг были люди. Целое море людей. Она не думала, что столько в Инезаводи вообще есть, но всех и каждого она узнавала: эти постоянно сидели на площади и кормили чаек (статуя этому была не рада), эту она видела в магазине повседневных товаров, а этот был рыбаком. Она всматривалась в лица, пытаясь найти не просто знакомые, но родные: девчонок и мальчишек из дома Штормов, Джарха и Лису, и Жадаров, и Тиля… Но туман был таким плотным, что Леда едва видела тех, кто шел рядом. У всех на лицах – блаженные улыбки. Неужели и Леда выглядела так же, пока Буян…

Она поднесла к лицу правую руку – следы когтей, алеющие полумесяцы на руслах иссохших молний-рек, уже не кровоточили.

– Прости, я не знал, как еще…

В ушах до сих пор звенело, но Леда различала слова. А еще она чуяла голод.

Он захлестнул ее с такой силой… Как она не поняла этого раньше? Голод был повсюду: в чужих волосах, на чужой одежде, даже на крыльях Буяна, который пытался оттащить ее прочь. Но разве Леда не пообещала сама себе, что не станет больше бежать?

Откуда-то слева спикировала бледным призраком Тишь – Буян тут же примял ее крылья рукой, но она замахала кистями и принялась складывать из пальцев слова. У сирены действительно не было голоса – он, украденный, раздавался сейчас над площадью, над туманом и над всем городом. Чудовище в самом деле было виновато в исчезновениях. Никто не врал Леде. Но кто же знал, что монстром окажутся не прячущиеся в тумане потерянные души, а он сам?

– Нужно найти механизм! – прокричала Леда так громко, что оглушила саму себя. Снова.

Буян беспомощно приподнял раненое крыло, но Тишь вдруг активнее замахала руками. Леде определенно нужно будет выучить этот язык.

– Точно! – Буян понял первым. – Где-то в тумане должна быть большая коробка, она и поет! Только не…

Тишь взмыла в небеса так стремительно, словно сама была молнией.

Леда снова услышала песнь. Но она была не самой прекрасной на свете, потому что теперь Ледаритри помнила, как пела ее мать. Она помнила, как хлопают в вышине паруса, как ветер треплет флаг, как качается под ногами палуба и как качается она сама ей в такт. Леда помнила, как мама хитро прищуривалась и запевала на хьясу.

Тот язык не был создан для пения. Но она все равно на нем пела.

Леда открыла рот… и песня стихла.