Тухачевский против зомби

– Потому что вы были свидетелем боя и по существу спасли мне жизнь. Не отнекивайтесь, одному мне будет трудно что-либо доказывать, могут не послушать. А когда свидетель при мне – все как-то иначе.

– Товарищ Инга может поехать со мной?

– Не думаю, что это хорошая идея. Сегодня, когда перебита половина губисполкома, мы найдем здесь для нее работу. А там ее присутствие может только негативно сказаться на общей рабочей атмосфере…

Весь вечер Никита успокаивал Ингу словами о том, что скорейший их отъезд в Москву привлечет внимание центра к ситуации на Тамбовщине, скорее будут направлены войска путем переброски с других фронтов и в итоге гордиев узел все равно когда-то придется рубить. Что же касается его предложения по отмене продразверстки – чтобы сделать хоть какие-то шаги в этом направлении, надо хотя бы поставить в курс Ленина, а сделать этого, сидя в Тамбове невозможно; опыт телеграмм Мищерякова и Шлихтера это подтвердил. Однако убедить влюбленную девушку в том, что расставание с любимым необходимо для нужд партии и государства оказалось сложнее, чем справиться с несколькими неадекватными солдатами армии Антонова. В итоге Никита пошел на хитрость – пока Инга утром спала, он отправился на станцию и доехал до ближайшего разъезда, чтобы там дождаться вечернего поезда, на котором должен был следовать Шлихтер. Девушка знала, что отъезд планируется на вечер, и потому не придала значения утреннему исчезновению своего спутника. Однако, когда он не пришел и на вокзал, чтобы отбыть в Москву, она запаниковала. Правда, ненадолго – очень скоро все поняла, а уже через два дня получила телеграмму из Москвы, что они со Шлихтером встретились в пути, все нормально, он ее любит и ради их совместного счастья сейчас находится в столице. Поскольку утешать было более некому, Инга вскоре принялась за партийную работу в Тамбове – ведь плачут лишь тогда, когда есть кому утирать слезы.

Прибыв в столицу, послы сразу отправились в Совнарком. После пятиминутного совещания у Ленина за закрытыми дверями Шлихтер вышел и потащил Никиту за рукав в колонный зал – Ильич назначил экстренное заседание Президиума ЦК.

Историческое заседание, на котором присутствовал Никита, было далеко от тех документальных описаний, которыми советская историческая наука щедро насыщала анналы и летописи и какие до сих пор можно отыскать в бесчисленных государственных архивах. Если верить последним – а им Никита был склонен доверять, проводя с их источниками достаточно длительное время наедине, – то общение на подобного рода совещаниях высшего руководства было сродни великосветскому обществу времен государя императора. И, в силу молодости и пытливости ума, Никита не раз задавал себе в такие минуты вопрос: как такое возможно, чтобы вчерашние крестьяне, силой захватившие власть, и не умевшие толком ни читать, ни писать, рассуждали на уровне царских генералов и министров? Сейчас ему откроется страшная правда, и ряд вопросов просто отпадет в его сознании…

На заседании, кроме Никиты и Шлихтера, присутствовали председатель Совнаркома Ленин, наркомвоенмор Троцкий, главковерх Каменев, председатель ВЧК Дзержинский, председатель Реввоенсовета Склянский, заместитель председателя ЦИК Антонов-Овсеенко. Никита обвел их глазами…

Ленин… Розовощекий, лысый человек с лицом, отороченным рыжей бородкой и столь же рыжими усами. Неправильно посаженные косые глаза, неестественно толстые губы и постоянная ухмылка – дескать, вы все дураки, один я умный – делали его лицо непривлекательным, даже отталкивающим. Его поведение на этом заседании предсказать было довольно легко…

Чуть позже его соратник Владимир Водовозов, вспоминая позицию Ленина о голоде в России 1891–1892 годов, так охарактеризует и ее, и ее носителя: «Вл. Ульянов… резко и определённо выступил против кормления голодающих. Его позиция, насколько я её сейчас вспоминаю, – а запомнил я её хорошо, ибо мне приходилось не мало с ним о ней спорить, – сводилась к следующему: голод есть прямой результат определённого социального строя; пока этот строй существует, такие голодовки неизбежны; уничтожить их можно, лишь уничтожив этот строй. Будучи в этом смысле неизбежным, голод в настоящее время играет и роль прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выбрасывая мужика из деревни в город, голод создаёт пролетариат и содействует индустриализации края… Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьёт веру в царя и царизм и, следовательно, в своё время облегчит победу революции». А его «друг» Максим Горький и вовсе выскажется так: «для него рабочий класс – что руда для кузнеца».