Туда, где седой монгол

— Мне кажется, я добыл огонь, когда стирал кожу на ладонях о поводья, — продолжал сокрушаться Урувай. — Надо было держать на коленях навоз, но кто же знал?

Наран молча достал из своей сумки гладкий блестящий камешек.

У толстяка загорелись глаза.

— Где ты его взял?

— Отколол от того, что остался у нас, в аиле.

— Думаешь, они заметят? Как ты туда пробрался?

— Не думаю, — сказал Наран и заёрзал. Огненный камень в аиле был не такой уж большой, и исчезновение его части оставит на их репутации чёрные горелые пятна. — А что там сложного? Все же на пиру. Даже собаки ждут своих костей. Я просто зашёл и отколол кусочек.

Огненный камень довольно хрупкий, его легко ломать на части руками. Хорошо ещё, что, давая огонь, он не стирается. Ну, может, самую малость, но его всегда можно нарастить, обваляв в зале.

Камень хранился в шатре старейшины, укрытый от чужих глаз шёлковыми покрывалами. В шатре у шаманов держать его было опасно: со своими плясками и призывом разнообразных духов они могут случайно взорвать его, а могут, наоборот, переместиться внутрь этого чёрного камня, вместе со всеми своими бубнами и с шатром. Целиком, раз — и нет…

Развести костёр, что эту, что предыдущую ночь Наран успевал, пока Урувай протяжно зевал и усаживался на траву, давая отдых ногам.

Перед тем, как закутаться в одеяла, они ещё немного поговорили.

— Всего второй день нашего пути, а мы стали уже полными дикарями, — сказал Урувай.

Он вытягивал руки к костру так близко, что волосы на обратной стороне запястий скручивались и чуть не начинали тлеть.

— Мы совершили ритуал. Представь, что всё это огромный шаманский шатёр, расшитый днём солнечными лучами, а ночью — звёздами. В шаманском шатре нельзя находиться просто так, там всё делается для Тенгри.

Урувай выпятил нижнюю губу.

— Во всяком случае мы теперь можем питаться тем, что даёт степь. Лук и стрелы в этом походе нам не пригодятся.

— Может, нам лучше избавиться от всего, что связывает нас с аилом, — задумчиво сказал Наран.

Он покачивал в руках лук. Это отличный лук, без резьбы и украшений, которую наносят себе некоторые охотники, но из молодой берёзы, такой, что из неё вдруг ни с того ни с сего начинал сочиться сок, и Нарану приходилось срезать свежеотросшие глазки и отсекать сучки. С одного из плечей оружия свешивались окрашенные в разные цвета конские волосы. Большая часть их принадлежала Бегунку, остальные ещё одной лошади, на которой ездил Наран в детстве — Свирели, и мощному скакуну отца. Тетива довольно свежая, иногда она вспоминала, каково это — быть жилкой в теле живого, и начинала дрожать и биться, стягивая плечи друг к другу.

Урувай не поверил своим ушам.

— Ты хочешь его выбросить?

Наран поморщился.

— Этот лук мне делал ещё отец. Лучше я отрежу и выброшу своё ухо… Не знаю, как лучше. И спросить не у кого.

— Тогда мне придётся расстаться с морин-хууром, — сказал Урувай из чувства солидарности.

— Морин-хуур вряд ли может причинить кому-то вред.

— Старики говорят, что он как лук, выпускающий стрелы музыки.

Наран улыбнулся.

— Ну, тогда надейся, что степь тоже любит песни. Вот горы — те точно любят. Говорят, они даже подпевают…

Так ничего и не решив, друзья устроились спать и ворочались почти до утра, чтобы, проспав восход солнца, вскочить и, распихав по сумкам одеяла, броситься отвязывать коней.

На спину лошади Наран забросил только попону, поверх неё подпругу и затянул её совсем не туго. Только чтобы не спадала, когда Бегунок стоит на месте. Навесил седельные сумки.

— Ты не будешь надевать седло? — спросил Урувай.

— Незачем. Поедем без сёдел. Чтобы лошадям было легче. Нам теперь придётся что-то в себе менять, чтобы по-настоящему быть ближе к Йер-Су, к степи. А не просто — попрыгал на привале сайгом, а потом опять в седло, и айе!

— Может, ещё и без штанов поедешь? — сказал толстяк, и в голосе его завелись плаксивые нотки. — Я плохо умею без седла! Там не получается спать. Придётся всю дорогу следить, чтобы не оказаться на земле.

Наран упрямо поджал губы.

— Тем лучше. Ни на минуту нельзя забывать, что мы теперь другие. Что теперь степь — наш дом, а не аил. Сёдла лучше оставить прямо здесь. Может, Йер-Су найдёт им какое-то применение.

Урувай пригорюнился, но покорно ушёл рассёдлывать уже засёдланную кобылу.

Бегунок крутился и лягался, когда Наран попытался на него взгромоздиться. Это получилось только с третьей попытки.

— Мы напугали его своими вчерашними представлениями.

— Просто он ни за что не позволит ездить на себе каким-то лисам, — сказал Наран, поглаживая животное по шее.

Степь тянулась и тянулась, разворачивая перед ними однообразный пейзаж. Травы под гнётом ночных холодов поникли почти до земли и шуршали под копытами так, будто за всадниками текут целые стаи полевых мышей. Солнце, изрядно отощавшее за последние дни, пряталось за редкими тучами, и тогда низко-низко к земле по траве пробирался ветерок.