Туда, где седой монгол

Если бы Шаман и вправду был уздечкой, то его кожа бы была самой лучшей и самой крепкой, а узор — самым тщательным, потому что в огромном теле его не дрогнул ни один мускул. Жеребец-Реван скорее стёр бы зубы, чем сумел прокусить свой повод.

— Это годится, — сказал он спокойно, — потому что как бы быстро мы не хотели бежать за солнцем, это невозможно. В степи есть овраги, есть ручьи и трава — козлиный рог — которая цепляется за лошадиные копыта и ломает галоп.

«Интересно, жив ли ещё Растяпа», — отстранённо подумала Керме. Ведь если нет, розги ей придётся сносить просто так, а это обидно втройне.

— Значит, нужно выровнять эти овраги. — Реван фыркнул и отвесил кому-то из младших сыновей, стоящих рядом с ним, оплеуху.

— Мы можем только попытаться, — смиренно ответил Шаман. — Никто не скажет тебе заранее, если вдруг следующим оврагом окажется один из твоих сыновей.

Шлёп! Звук ещё одной оплеухи.

— Я уж позабочусь, чтобы этого не произошло, — проворчал Реван.

Грохот копыт поначалу никто не заметил, кроме Керме, уши которой, как у собаки, привыкли подмечать любую мелочь, чтобы потом добавить её, ещё один слог или слово, к песне о мире вокруг, непрерывно звучащей внутри.

И только когда он заслонил все другие звуки, по поляне пронёсся дружный ах. Громкий хлопок — то занесло лошадь, и она задела крупом один из шатров. Визг и тявканье — то улепётывают из-под копыт собаки. Шаман потерял обладание, он выпустил руку Керме и схватился не то за нож, не то за голову.

— Где часовые? — ревел Рёван. Сигналов тревоги не было, звуки битвы — тем более. — Ты кто, навозная муха, что тебя не заметили мои воины?

За внешним кругом аила у мужчин были при себе только ножи. Более серьёзное оружие — копья и луки — остались в шатрах.

Всадник натянул поводья. Конь под ним храпел и метался, стремясь внести ещё больше разрушений в привычный для Керме мир. Пыль поднялась с земли, будто стая растревоженных уток. Девушка чихнула, а второй чих попыталась удержать в груди, закусив губу, чтобы не пропустить ни звука.

— Твои часовые лежат со стрелами в груди, — сказал незнакомый голос.

Рёван сжал челюсти так, что, судя по хрусту, сломал себе зуб. Сказал:

— Сын, тащи лук.

— Брат уже побежал.

— Так тащи стрелы! Твой брат никуда не годится. Он забудет. Зря, что ли, я его колочу?

В голосе незнакомца рокотал гром.

— Я только возьму, что принадлежит мне, и уйду. Айе, мой милый! Вперёд!

Шаман, сделав было шаг к незнакомцу, упал на колени, а конь перемахнул через него, словно через большой валун. И Керме, чувствующая себя паучком в пустом кувшине, чей мир внезапно перевернулся, когда до него добралась хозяйка, потеряла ногами землю.

Глава 5. Наран

Ночь прошла странно. Долго не приходил сон. И Наран, и Урувай, каждый по раздельности, пытались отыскать внутри хоть малейший знак того, что желудок отторгает новую пищу. Но он не капризничал. Как ребёнок, которому дали вместо обещанного мяса невиданных сладостей из страны пустынь. Потом, так же вместе, ни слова друг другу не говоря, искали крупицы вновь возрастающего голода. И тоже безрезультатно.

Ветра не было. Костерок горел ровно, умиротворённо шипя, и иногда, будто вспоминая, что порядочному костру положено рычать и бесноваться, выпускал в небо снопы искр. Надвинувшийся с наступлением темноты холод безуспешно пытался развернуть закутавшихся в одеяла и подложивших под себя попоны странников, точено маленькая хищная птичка, нашедшая перепелиное гнездо и пытающаяся расколотить яйцо с крепкой кожурой. Прятался от огня за их спинами, туда, куда не доставал свет.

С топливом им повезло. Навоза, что за день производили две лошади, вполне хватало, чтобы поддерживать такой вот небольшой костерок. До заката они сушили его, разложив на попонах и на перевёрнутых сёдлах.

Ещё когда предыдущая ночь грозила им скрежетом насекомых и провожающими солнце птичьими криками, Урувай спохватился:

— Как мы будем разводить костёр? Нужно добывать огонь.

На самом деле, чтобы добыть огонь, путникам приходилось немало трудится. Зимой, ранней весной или в период редких дождей, как правило, вообще не путешествуют. Даже в засушливый сезон ночь у неумелого путника могла пройти за двумя палочками вся ночь, и долгожданная искорка появлялась только к утру. Как правило, если странник к этому времени дремал сидя и не успевал поймать искорку на заготовленную кучу мха или навозный холмик на заранее расчищенной от сушняка площадке, он легко мог сгореть заживо.

Вся ночь — если только не было огненного камня. Этот чёрный гладкий камушек давал искры, стоило ударить почти по любой поверхности, да такие, что могут скакать даже по водной глади, как плоские голышки.

Всё дело в огненных духах, которые очень любят гнездиться в таких камнях. По этой же причине их не стоит держать возле костра: огненная птица, хлопая крыльями, запросто может перелететь со своего продуваемого всеми ветрами насеста в более укромное местечко — внутрь камня.