Туда, где седой монгол

— Вернись ко мне, Растяпа! Поверь той, кто знает все твои привычки, до последней. Кто знает, что ты любишь бутоны полураспустившихся маков и терпеть не можешь, когда я забываю достать оттуда всех пчёл. Я только стараюсь тебя спасти.

Почувствовав, как в руку ткнулся мокрый нос, она сказала:

— Хорошо. Я не знаю, какого ты цвета, но надеюсь, что за тобой придут другие шаманы. Теперь нужно найти что-нибудь острое.

В волосах родилась и прошла по телу холодная судорога. То, что она задумала, делать нельзя. Ни в коем случае. Если узнают, ей влепят розг. Или навсегда выгонят из аила, и она будет скитаться по степи до тех пор, пока не упадёт замертво от голода.

А если узнает Верховный Бог, он навсегда закроет тучами небо для аила. Что же делать? Все погибнут. Бабушка, ребята, женщины, все… И всесильные мужчины ничего не смогут поделать. Шаманы больше не смогут достучаться до неба своими бубнами.

Керме так далеко зашла в своих страхах, что схватилась за голову. Ей мерещился топот разбегающихся стад, стоны умирающих, костры, которые то не могут согреть, то, напротив, своими искрами прожигают людей насквозь. Опомнилась, только когда почувствовала дрожь в прижавшимся к ней тельце.

«Я ещё не совершила ошибки!» — обрадовалась она, и потом обрадовалась ещё больше: — «Ты жив!»

Пока жив. Но это продлится недолго, словно говорил холодный, как земляной слизень, нос.

— Ты убежишь… туда?

Каким-то образом животное поняло её вопрос. А Керме уловила дрогнувшими мышцами и заходившим вдруг кадыком положительный ответ. Горы там или что-то ещё, от чего не отводит взгляда барашек, но он пойдёт туда. Будет стелиться по жухлой траве, словно барс, избегая скачущих на высоких конях монголов и степных хищников. Через день, говорили шаманы, ляжет первый снег.

— Земля засыпает, — вспомнила она подслушанный утром разговор. — И скоро укроется своим одеялом.

Сказал это один из младших шаманов, когда весь аил сидел возле общего костра и поглощал завтрак из жидкого, разваренного в воде пшена. Все навострили уши: шаманы говорят свои новости за завтраком и ужином так, будто это не новости вовсе, а так, словесный мусор, который накопился под языком и от которого следует избавиться, и к тому же предпочитают их не повторять. Вообще, повторять сказанное шаманами не следует, ведь совсем не значит, что они узнали это лично от Тенгри. Скорее всего, подглядели в рисунках, которые великий Бог делает, чтобы не забыть, что ещё ему сотворить с землёй и со своими подданными в ближайший день или в ближайшие сто лет.

По другую сторону раздался голос доброго Шамана.

— Сегодня к обеду накройте всех этих идолов какими-нибудь тряпками. Уверен, старику не понравится иметь белую бороду, как у западных лесных дикарей. Снег будет хороший.

Керме почувствовала, как поёжились все вокруг костра, и даже мелочная женская ссора, возникшая было из-за отданной собаке не до конца высосанной кости, вдруг затихла. В тишине было слышно, как шумно и с удовольствием хлебает свою кашу Шаман. Он ни на семечко не побеспокоился, что его слова вызовут какое-то возмущение в небе.

Керме вообще сомневалась, что до неба достанет какой-либо человечий звук — шёпот ли, или говор, или даже крик. Говорили, оно очень высоко. Так высоко, что даже самый умелый лучник не сумеет докинуть до него свою стрелу.

Керме вспомнила детскую сказку: мол, овцы на самом деле комья такого тёплого снега, что падает по ночам с небес летом. Она никогда не понимала, как могут быть родственниками холодное и рассыпчатое, что покрывает травы зимой, грызёт, как беззубый щенок пятки, а в особо лютые ночи отращивает зубы — и эти тёплые животные. Но сейчас вспомнила, с каким вниманием слушали бабку остальные дети, и решила для себя, что в ней, может быть, есть капелька правды.

Овцам, наверное, и правда легко укрыться среди снега.

Она опустилась на колени и поползла между овечьих тонких, как тростинки, ног. Пробовала руками траву, пока наконец не нашла, что искала. Один раз наткнулась на старое перепелиное гнездо, и в любое другое время эта находка увлекла бы Керме надолго. Скорлупа или даже птенцы — это всегда интересно.

Но сейчас ей нужно спасти Растяпу…

Керме нашла нужную траву. Ухватилась за соцветия и осторожно потянула на стебель. Потрогала пальцем кончик — не сломался ли? Очистила его от крошечных жёлтых цветков. Это называется — травяная игла, или кипчак. Его стебель тонок, но прочен, и сила его роста и жизнелюбия настолько сильна, что, говорят, он может прорасти даже сквозь животную шкуру.

Взяв иглу в зубы, ощупью она направилась обратно, к Растяпе, но остановилась возле другой овцы. Погрузила руки в тёплую, слипшуюся от грязи шёрстку… Игла проткнула кожу легко, словно настоящий костяной нож. Животное дёрнулось, выскользнуло из рук, оставив в воздухе тоненький аромат крови.

— Спокойно, — шептала ей вслед Керме. И, противореча себе, добавляла: — Беги, милая. Беги.