Цицерон. Между Сциллой и Харибдой

Тит Помпоний Аттик откликнулся одним из первых. Немедленно собрался в дорогу и увёз друга к себе в имение под Римом. К тому времени Аттик изменил собственный образ жизни, всё чаще уезжал из Греции и появлялся в Италии, а вскоре вовсе оставил Афины. Он сам нуждался в общении с друзьями, как говорил: «с величайшими умами и разумнейшими душами». По этой причине ему был нужен Марк, ибо дружба с известным человеком дарила ему не только приятное общение, но и возвышала в собственных глазах. Помпоний допускал мысли, что рядом с Цицероном он сможет прославить и своё имя.

Приглашая скорбящего Цицерона к себе в семью, Аттик намеревался отвлечь его общением со своей недавно родившейся малюткой-дочкой. Но через несколько дней Марк покинул гостеприимный дом друга, объяснив странным намерением «посвятить остаток жизни увековечиванию памяти своей милой Туллиолы…».

Он уехал в имение в Астуре у Тирренского моря, спрятался от людей, даже от тех, кто любил его, жалел и сочувствовал, готовых облегчить ему горестные дни. В Астуре при впадении реки в море присмотрел островок, заросший кустарником – замечательное место для творческого уединения. Приходил сюда с самого утра и сидел до вечера совершенно один – день за днём, в течение нескольких месяцев, чем давал слугам повод для тревоги за своё душевное состояние.

Тревоги были напрасны, поскольку Марк использовал время вдали от Рима с пользой для себя и, как оказалось, для общества. Дни, проведённые на берегу моря или у лесного ручья, он использовал для записи приходящих мыслей, чтобы по вечерам, засиживаясь в библиотеке до глубокой ночи или до утра над рождающимися текстами, осмысливать происходящее в римском обществе как писатель или пророк…

Цицерон всё-таки нашёл способ облегчить собственное горе – он посвятил Туллии философский трактат, назвав его «Утешение». Обнаружив за собой, что погружение в философию приносит ему облегчение, поспешил сообщить другу Аттику: «…Пишу целыми днями – не потому что это приносит какую-нибудь пользу, но это на время меня отвлекает. Признаюсь, увы, отвлекаюсь недостаточно, но нахожу облегчение и напрягаю все силы для восстановления духа или хотя бы выражения лица. Оказывается, скорбь сильнее всякого утешения. Но я стараюсь утешиться с помощью литературного произведения; эту книгу я и пришлю к тебе, как только переписчики перепишут. Подтверждаю тебе – нет “Утешения” подобного этому»…

Все друзья Цицерона беспокоились за его состояние. Многие хотели навестить Марка в его убежище; он никого не желал видеть и по-прежнему слышать не хотел о Риме. А когда Аттик стал настаивать, ответил, что теперь намерен построить храм в честь Туллии: «пусть в этом храме ей молятся как богине…»

Аттик ужаснулся кощунственной мысли друга, но отговорить не смог. Однако эта безумная затея заметно оживила безучастного ко всему Цицерона. С этого дня в каждом письме к Аттику он только и говорил о храме. О чём бы в письмах Аттика ни шёл разговор, как ни старался друг отвлечь Марка посторонними темами, Марк переводил разговор на «свой храм», с увлечением описывая, каким он его видит, давал поручения что-нибудь приобрести для его оснащения. Подробнейшим образом описывал стены и колонны, «расставлял» статуи и «украшал» картинами. «Рассаживал» рощу вокруг храма и уже «видел тысячи паломников, которые будут стекаться, чтобы поклониться новому божеству»… Просил найти лучшего зодчего и не торговаться, если тот много запросит – для любимой Туллиолы никаких денег не пожалеет! Так в письмах к Аттику и наказывал:

«…Считай это моей блажью, но это единственное, чего мне ещё хочется в жизни… Это для меня самое святое, самое значительное…

…Если кто-либо когда-либо был достоин божеских почестей, так это моя Туллия… Я хочу, чтобы самая образованная, самая лучшая из женщин с согласия богов заняла место в их сонме и чтобы все люди считали её богиней».

Единственно, в чём страдающий отец не определился, так это место, где возвести храм. Поначалу подумал, что лучше на речном острове под Арпином, но тут же опасался, «что удалённость уменьшит почёт». Предложил Аттику присмотреть «какие-нибудь сады за Тибром рядом с Римом – место многолюдное, а значит, подходящее для храма», на что здравомыслящий друг отвечал, что сады в Риме стоят огромных денег. Но подобные обстоятельства не смущали Марка: «…Продай всё, что у меня есть – серебро, одежду, мои виллы – я отказываюсь от всего, но купи участок для моей дочери».

В таком состоянии Цицерон пребывал довольно долго. Всяческие трудности – ни отказ целого ряда владельцев участков продать их, ни необходимость уплаты пени в случае строительства храма – не могли остановить намерений Цицерона. По истечении года упоминания Аттику о храме и о садах становились всё реже. Последнее замечание, которое сделал Марк: «…роща, которую ты присмотрел для храма, не совсем подходит, так как она заброшена»… Больше Марк к больной для него теме не возвращается.