Цитадель души моей

иметь обычно не приходится – только самоубийца на незачищенных землях охотиться

станет. Но лес – это лес. Там и кроме бестий много всякого-разного попадается.

- Артель?

- Одиночка. Я в охотники пошёл, не чтоб денег заработать, а чтоб егерем потом стать.

Совсем хорошо. Будь моя воля, я б всех наших школяров поначалу лет на пять охотниками

куда-нибудь пристраивал. Пусть-ка поучатся ступать так, чтобы ни одна веточка, ни один

лист высохший под ногой не шоркнули. Привыкнут сидеть, не шевелясь и почти не дыша,

в засидке, часов по нескольку, дичь скрадывая. Научатся ветер определять, шум лесной

различать – как кто кричит и по какому поводу. Много больше школяров ветеранами б

тогда становились, а не гибли в первые же чистки из-за какой-нибудь глупости. Да только

я и сам понимаю, что не можем мы себе такой роскоши позволить – куда-то школяров

учиться отправлять. Людей мало, а времени и вовсе нет. Приди к нам хромой-одноглазый

какой – и такому место сыщем. И учёба у нас обычно сразу в деле идёт. Выжил – значит,

научился.

- Ясненько, - я улыбнулся обоим моим школярам, - а теперь слушай меня оба. Найдете

казармы второй кохорсы, спросите Хромого Эда, он у нас каптенармусом. На то, как он

одет и как выглядит – не смотрите, он лейтенант, обращайтесь к нему с уважением.

Скажете, чтобы довольствие назначили и место выделили. Вам два часа на обустройство,

как закончите, найдёте меня. Я либо в штабной палатке, либо в казарме. Всё ясно?

- Да! – хором гаркнули школяры, после чего Феларгир лихо развернулся и четким

строевым шагом утопал прочь. Я загляделся на это представление, и даже не сразу

заметил, что Гез никуда не пошёл.

- Вопросы?

- Нет… то есть, да. Бернт, скажи, ты же был у нас? Село Сакман, к югу от Арелта. Девять

лет назад?

Вот теперь я вспомнил.

* * *

Влажный белесый дым лениво струился над бесформенными грудами головешек,

заливая окрестности слоем серого полупрозрачного тумана. Скрипели под ногами

угольки, что-то негромко хлопало, чавкало, потрескивало и капало. Тошнотворно сладко

пахло горелым мясом; где-то неподалеку негромко, но очень жалобно, мяукал котёнок.

Ковырявший подозрительно выглядящую кучу громадный – чуть не с гуся

размером – ворон прервал свое занятие, оглядел нас презрительным взором, и, с явной

неохотой, взлетел. Выкрикнутое нам в лицо хриплое «Кар-р-р» прозвучало, как проклятие.

- Что же это? – недоумённым голосом спросил Дин (просто Дин – он у нас всего третий

день и еще никакой клички не успел получить).

- Что же это такое? – повторил Дин тем же голосом, и я, в общем-то, его понимал. Мне и

самому очень хотелось задать тот же вопрос. Правда, не знаю кому. Небу? Тому, кто за

небом? Вот только боюсь я, что если там кто-то и есть, то он меня не услышит. Ибо он

давно уже глух на оба уха и слеп на оба глаза.

Мы стоим в том месте, где деревенские улицы сходились в площадь. Тогда, когда

они еще были улицами. Здесь в базарный день тороватые сельчане выставляли свои

нехитрые товары, а в праздники устраивались всякие развлечения: гуляния, танцы и драки.

В остальные дни такие площади обычно пусты, но сегодня там что-то есть. На этом «чем-

то» сидит воронье и деловито набивает желудки.

- Что же это такое? – опять спрашивает Дин, а Гай-Ворчун (наш лейтенант) медленно

оборачивается и обводит нас – свой сквад – взглядом, от которого мне становится очень

тоскливо и тревожно. Я видел Гая в ярости, я видел его в печали, мне даже случалось

видеть его испуганным. Ничего этого сейчас в его взгляде нет, он кажется совершенно

спокойным и даже безмятежным. Вот только глазами его сейчас смотрит сама Смерть.

- Это вольпы, - говорит он негромко, - молитесь, кто умеет.

И отворачивается обратно. Воронье, словно только этих слов и ожидало, вдруг срывается

и, громко каркая и хлопая крыльями, разлетается. И теперь уже ничто, к сожалению, не

мешает разглядеть их необычные насесты. Трупы. Детские. Числом двенадцать, насажены

на колья. Все раздеты догола, у некоторых не хватает рук или ног. Над ними уже порядком

потрудилось воронье, совершенно изуродовав черты их лиц, но одну деталь вороны

«стереть» не успели: нарисованные углем широкие – от уха до уха – улыбки.

- Что же это? – спрашивает Дин совершенно беспомощным голосом и всхлипывает.

Ворчун отвешивает ему такую затрещину, что Дин кубарем летит в щедро

припорошенную пеплом придорожную пыль.

- Длинный, сними трупы, сложи в сторонке и прикрой чем-нибудь. Потом похороним.

Если будет кому. Будь осторожен, там наверняка ловушки. Страх, Птица, идите к обозу,

принесите кольчуги и арбалеты на каждого.

- А мы разве не в лес идём? – недоумевает Децим, получивший кличку «Птица» за

попытку сбежать через окно третьего этажа от неожиданно появившегося ревнивого мужа.

Ворчун смеривает его тяжёлым взглядом.

- Ты сколько раз вольпов чистил?

- Ни разу…