Циркач

Я не понимал, что собираюсь сделать, но знал, что меня ничто не остановит. Я взял ее за плечи, приподнял и заставил прислониться к маленькому кухонному столу. Своим мускулистым телом водилы как можно сильнее прижимая хрупкую девичью фигурку к столу, я расстегнул ширинку и освободил свою мужественность, уже сильно натертую узкими брюками.

— Что ты сделала с Фрицем? — пробормотал я.

Коленями я развел ее ноги и начал бороться за возможность совершить то, что делают звери и люди — то, чего я никогда еще не пробовал, не видел со стороны, но только более-менее представлял себе по столь же скромным, сколь и смехотворным справочникам и извращенным пародиям товарищей.

Я почувствовал, как губки ее покрытой пушком любовной щелки щекочут мой уд, схватил ее еще крепче и с дикой силой вошел в нее. Она снова закричала, и ее плач перешел в крики смертельного испуга:

— Не надо… не надо, — умоляла она, — нет! Нет!

— Почему нет? — спросил я, задыхаясь.

Лицом я уткнулся ей в грудь и поочередно укусил напряженные соски налитых сисечек.

— Почему нет?

Своей мужественностью я проник в нее уже довольно глубоко и получал невероятное, беспредельное наслаждение, оттягивая удовольствие.

— Что ты вытворяла с Фрицем? — прошипел я.

— Я… я еще в школу хожу, — запиналась она.

Вместо того чтобы вызвать сострадание, этот ответ, наоборот, поднял во мне волну желания и жажды мучить ее.

— И чему вас там, в школе, учат? — спросил я.

Ртом я опять искал ее соски. Я сильно укусил каждый, потом, зажав зубами левый сосочек, стал вгрызаться в него сильнее и трепать грудь как пес, поймавший зайца, и процедил сквозь зубы:

— Где эта школа находится?

Я куснул сильнее, и она опять закричала. Я ослабил зажим, чтобы она смогла перевести дыхание и сказать правду.

— На… улице Платанов! — выкрикнула она.

— Опять вранье, — пробормотал я, сжимая зубы и снова выманивая громкий крик боли. — В нашей стране нет платанов. И нигде нет, платанов не существует.

Я куснул с такой неслыханной силой, что почувствовал сладкий вкус крови.

— Мамочка!.. Мамочка!.. — завизжала она, всем телом извиваясь от боли.

Я использовал ее рывки и корчи, чтобы проникнуть в нее еще глубже.

Тут мне показалось, что где-то в глубине ее теплой, юной, невинной и непорочной промежности я наткнулся на какую-то преграду, но сквозь или вдоль этого нечто я мог бы пробиться своим, в животной твердости восставшим, грубым удом водилы, если только направить усилия моих членов нужным образом и не обращать никакого внимания ни на перекошенный от боли, беззвучно молящий о пощаде или хрипло кричащий девичий рот, ни на содрогания безнадежно бьющегося подо мной прелестного, стройного тела.

Страх и боль довели ее уже до крайности, и, сопротивляясь, она попыталась меня укусить. Я поднял руки, локтями отводя от себя ее бьющиеся ладони, схватил сзади за пышные золотистые кудри и оттянул ее голову далеко назад.

— Куда ты кусала Фрица? — пробормотал я.

Удерживая ее тело в этой бессильной позе, когда она, прогнувшись над столом, уже почти лежала на спине, я изо всех сил еще раз ткнулся в нее. Мне показалось, что, достигнув желаемой глубины, я навсегда разгадаю тайну и даже узнаю и пойму, где именно в морской глубине находится мой любимый, навеки ушедший братик: он так и не растворился в воде и живет в тайном Дворце, обожаемый некоей Королевой, которая починила всю его одежду и уговорила больше не покидать моря.

— Братик, братик… — бормотал я.

Ногами я раздвинул ее бедра пошире, так что ее промежность оказалась ниже, потом опять сдвинул ноги и выпрямился с дикой силой. Я почувствовал, как глубоко внутри у нее что-то разорвалось, кажется, обтекая мой уд. Моя юная любовная добыча издавала пискливые, захлебывающиеся звуки.

— Фриц. Я хочу к тебе. Братик. Братик, — запинаясь, произнеся.

Я заворчал и потянул голову девушки еще сильнее и дальше назад.

— Братик, — бормотал я дальше, — я все сделаю. И одежду тебе починю. Все, все. Братик.

Толчки моих бедер перешли в уже неконтролируемую, дробную дрожь, и я почувствовал, как тайная влага моей любви и жестокости толчками вытекает из меня.

Потом, казалось, мне больше ничего не хочется; подумалось, что все и навсегда потеряло смысл: все дальнейшее существование, комнатка, в которой мы находились, автомобиль, мое собственное тело и тело девочки, с которым я только что совершил ужасный, позорный акт. Хватка моя ослабла, и с полным безразличием, безжизненный, я позволил ей освободить свое лоно от моего вторжения, после чего она в неистовой панической спешке стала одеваться. Несколько мгновений спустя она уже привела одежду в порядок и схватила свой рюкзачок.

— Я отвезу тебя домой, — промямлил я.

Но она, все еще потрясенно всхлипывая, начала дергать ручку дверцы, ведущей на улицу, и я, как оглушенный, привычным движением отомкнул ее.

— Я отвезу тебя в школу, — пробормотал я.

В тот же момент она открыла дверь, бросилась наружу, скорее выпала, чем вышла, и, несколько раз споткнувшись, побежала к шоссе.