Циркач

Довольно долго я сидел, задумавшись, и мы с моим попутчиком не обменялись ни словом. Мы проехали уже порядочно. Совершенно не отдавая себе отчета, я отклонился от проложенного маршрута: перед мной возник въезд на большую парковку, окруженный высокими деревьями, поблизости от названного мне города. Рядом с въездом стояло несколько машин, но чуть вдалеке вся огромная площадь была свободна и пустынна. Я пересек первый ряд парковочных мест, и второй, и третий, и последний, потом свернул на ряд, скрытый за густо посаженными елями, выбрал предназначенное только для одного автомобиля, укрытое от взглядов место, и заглушил мотор.

— Надо немного отдохнуть, — сказал я хриплым голосом. — Я уже несколько часов за рулем.

Некоторое время было тихо, как в гробу.

— Знаешь, у меня есть всякая еда и выпивка с собой, — продолжил я непринужденно.

И быстро, чтобы моя светленькая добыча не попыталась выйти из машины, я встал с водительского места и открыл дверь комнатки.

— Заходите, заходите. Чувствуйте себя как дома, — болтал я. — Трудно представить, что можно такое устроить в грузовике, а?

Другая дверь в комнатке, ведущая на улицу, была на замке, и ту дверь, что я сейчас открыл, мне нужно будет просто захлопнуть после того, как мы оба зайдем внутрь: замок сработает, и моя добыча уже не сможет ускользнуть, потому что ключи я прятал под рубашкой.

Милая дичь немного посомневалась, вышла обратно, чтобы захватить с собой рюкзак. В следующее мгновение мы оба были в комнатке, дверь которой я почти бесшумно запер.

Глава девятая

В которой писатель задает вопросы, переходящие в очень жестокий допрос, что побуждает его к совершению ужасного, неизбежного и непростительного акта смертного греха с юным пленником; как потом писатель мучается угрызениями совести, хотя уже поздно.

Несколько мгновений казалось, что все мироздание соткано из тишины. Мы застыли в маленькой комнатке, пока я незаметно поглядывал в овальное, похожее на иллюминатор окошко, занавешенное от посторонних взглядов вязаной фиолетовой шторкой, на огромную парковку, которая — судя по тому, что можно было разглядеть через прорехи в лесополосе — пустовала. Было яркое и сильное солнце, и только небольшие тени рассеянных по небу облачков изредка проплывали по асфальту.

Нечто неслыханное, готовое вот-вот случиться, стало уже неизбежным, хотя еще и не произошло: все двери в машине были заперты; в пределах слышимости не было ни одного человека. Напряжение, владевшее мной до сих пор, казалось, исчезло, уступив место триумфу или, скорее, жестокой, неподотчетной силе с приятной, похотливой дрожью и спазмами в пояснице и бедрах.

— Присаживайся, — сказал я как можно беззаботней.

Ответа не было. Я нерешительно приблизился и стал как-то даже до неловкости близко к стройному попутчику. Что я собирался сделать? Я не знал этого, и никто, кроме Вечного, не мог этого знать, но я уже понимал, что это приведет к осквернению и загрязнению самого святого, и к преступному, непоправимому и навечно непримиримому посягательству на самую нежную невинность.

Я протянул руку и потрогал — лишь слегка коснувшись — вьющиеся светлые пряди над загорелой шейкой.

— Как тебя зовут-то? — спросил я.

Мне ответил молодой, нежный голос, ясно и четко, но сначала я решил, что мой слух насмехался надо мною.

— Что ты сказала? — пробормотал я.

Рот юного пойманного звереныша открылся вновь, и в этот раз, кажется, слегка дрожащим голосом, два раза было повторено только что названное имя:

— Сестричка. Сестричка.

Опять молчание. Почти полную тишину нарушало только легкое постукивание нагревающейся под солнцем крыши кузова и журчащее попискивание многих тысяч цыплят в наставленных друг на друга корзинах в грузовом отсеке: благодаря стенам с изолирующим покрытием, этот бессмысленный шум становился слабым и неясным, но все же был чуть слышен.

Я тряхнул головой и сглотнул. Еще ближе к застывшему в ожидании молодому существу — и моя рука коснулась светлого, юного лица, опустилась вдоль шеи, нашла дорожку в открытом вороте блузки и добралась до груди. Девушка, несмотря на мои движения, будто окаменела и только смотрела на меня беззащитно и робко. Теперь я трогал ее нагие, уже женственные, но еще очень свежие холмики, торчавшие вверх, остренькие и крепкие, как половинки сказочного, свежего лимона. Мне показалось, что по телу ее пробежала дрожь, но она по-прежнему не шевелилась.

— А где Братик? — спросил я.

Девушка схватила меня за запястье.

— Что вы имеете в виду? — прошептала она хрипло и вытащила мою руку из выреза.

— Сними-ка куртку, — сказал я. — Здесь становится жарко.