Цимес

— И скажу. Хотя про это вообще страшно.

— Да что же у тебя за страсти за такие? Про секс страшно, про любовь — вообще смертельно. Так просто не бывает, разве что в книгах, в реальной жизни нет. Я, во всяком случае, не встречала.

— Ага, все так думают, вот и ты тоже. Да я и сама, честно говоря, пока не влипла. По полной, — она поднимает на меня глаза, и явижу, что взгляд у нее в самом деле растерянный.

— А как иначе? Ты ведь не в кунсткамере живешь, не в музее. Ты работаешь, и я могу себе представить, как работаешь, потому что знаю, кем и как ты к этому пришла. Семью твою я знаю тоже, правда давно не видела, но все равно. Кстати, как там они — Олег, дети? Я имею в виду, во всей этой ситуации?

— Дети, слава богу, выросли, хотя живем вместе, но это ничего, дом большой, пусть. Бывает, по нескольку дней не видимся, так что сама понимаешь. А Олег… Короче, мы с ним на разных этажах.

— То есть как? — я делаю большие глаза. — Вы разошлись, что ли? И ты все это время молчала?

— Вот говорю. Нельзя же сразу все. Тебе, по-моему, и так хватило. Нет?

— Хватило — не хватило, ох… И давно вы по разным этажам… разъехались, разошлись — не знаю, как сказать? Значит, он догадался, да? Поэтому?

— Не совсем. Он не догадался, он догадывался. Пока я сама ему все не рассказала.

— Но зачем? Ты что, маленькая?

— Нет, но иногда ужасно хочется ею быть. Он, Володя, слишком меня избаловал, в этом все дело. С ним я чувствую себя ребенком, и не просто, а его ребенком. Даже когда мы… когда у нас вот это самое, понимаешь?

— Оля, послушай, а тебе не кажется, что все это здорово смахивает на патологию?

— Еще как! Я же с самого начала об этом тебе и толкую! Именно что патология, как врач тебе говорю. С тех пор как мы с Володей вместе, я сама не своя. Я совершаю странные поступки, я думаю странные мысли, я уже вроде бы и не я. Вот и Олегу рассказала все как раз поэтому, словно затмение какое-то. Дитя и дитя, что с него возьмешь.

— Тогда в чем же дело? Ты же хирург от бога. Кому как не тебе знать: если невозможно вылечить, надо удалить. Хотя, — я провожаю глазами очередную ягоду, которую она вполне беззаботно отправляет в рот, — мне, честно говоря, непонятно, если Олег все равно уже знает и вы с ним… на разных этажах, почему вы с Володей твоим до сих пор не вместе? Насколько я понимаю, он свободен, ничем особо не обременен. В чем проблема-то?

— Да ты что? Упаси бог! Упаси бог нас обоих! И больше не смей меня так пугать, слышишь? Значит, ты забыла все, о чем мы говорили, если предлагаешь такое. С чего мы начали наш разговор три дня назад? Помнишь?

— Ты спросила… спросила, испытывала ли я оргазм.

— Вот именно. И ты, между прочим, ответила утвердительно.

— Да, и что?

— А то, что нет никакой проблемы, нет, и все. Есть оргазм — непрекращающийся, и конца ему не видно. Да и не хотим мы, чтобы он заканчивался, потому что счастье. Мы стали наркоманами от любви, вот. Оба.

— Так я и говорю, если вам так хорошо вместе, почему не попробовать — хотя бы попробовать — вместе жить?

— Очень просто. Пока мы врозь, у каждого из нас остается хоть немного обычной жизни — чтобы на работу ходить или по магазинам, иногда встречаться с друзьями, функционировать на растительном уровне, что ли. А если мы посвятим друг другу все свое время… — она вздрагивает и поводит плечами, как от озноба.

— Ну и что тогда? Говори.

— Мы просто убьем друг друга, вот и все. Залюбим — до смерти.

Вечер четвертый

Следующий вечер начался с самого утра. Он, собственно говоря, не прекращался вообще, и ночью тоже, — сон мне снился все время один и тот же и совершенно дурацкий. Представьте: мой собственный обожаемый Собакин, улыбаясь и что есть силы виляя хвостом, ее, Олиным, голосом проникновенно изрекает: «Залюблю до смерти». Проснулась я с головной болью.

За завтраком, глядя, как она, устремив взгляд в окно, задумчиво прихлебывает кофе и временами тихо улыбается в себя, я не удержалась.

— Ну и чему ты улыбаешься? Мне все это кажется довольно мрачным, да и тебе, думаю, тоже. Зависимость — это ведь ужасно тяжело.

— Не знаю. Мне не мрачно и вовсе не тяжело. Но у меня инстинкты, и они мне говорят, что я должна с этим что-то сделать. Вот и все.

— Тогда делай, уже пора.

— Делаю, Люся, делаю. Вот к тебе приехала, собаку завела.

— Так ты поэтому ее завела?

— Конечно, чтобы было с кем поговорить. Ведь кому еще такое расскажешь? Он, между прочим, все-все понимает и вообще чудо. Только, знаешь, странно… Он меня любит, даже боготворит, ревнует ко всем, а когда я прихожу от Володи после… этого, он не бросается ко мне, как обычно, а робко так подходит, как будто с опаской, как будто к чужой. Словно чует, что это уже не совсем я, а может, совсем не я, понимаешь? И только после того как обнюхает, снова признает.

— Оля…

— Что?

— А может, оставить все, как есть? Сама же говоришь — счастье…

— А все и останется, как есть, — она зябко поводит плечами, обхватывает их, смотрит в окно. — Скорее всего. Все, кроме меня.

— Что ты имеешь в виду?