Цимес

— Понимаешь, мне надо во всем разобраться. Сама я не смогу, здесь нужен человек с холодным сердцем и рассудком, способный если не отбросить эмоции, то по крайней мере зажать их в кулак, не дать одержать над собой верх. Я перебрала всех, кого только могла, и остановилась на тебе. Потому что шахматы. Потому что логика. Потому что воля, наконец. А еще ты не станешь притворяться, что знаешь все лучше меня, не станешь успокаивать и убеждать, что я не первая и не последняя и он — Володя — такой же, как все, — задурил мне голову. Или станешь?

— Вообще-то я именно так пока и думаю, но говорю об этом только потому, что ты спросила. Увещевать, уговаривать тебя я не буду, не беспокойся. И потом, кто знает, может, ты заставишь меня думать по-другому. Так что рассказывай, не бойся.

— Ага. Ну хорошо. Представь, несколько месяцев он меня не трогал, так же как я его. Ты пойми, ему не надо было меня завоевывать, и мне его тоже — это было ясно с первой секунды. Но мы мучили друг друга — фантазиями, мечтами, недоговоренностями — совсем как дети, хотя оба знали, что все уже случилось и это непоправимо. Зато потом…

Ее лицо розовеет, и я уже знаю почему, и вдруг завидую — мучительно и остро.

— Тогда-то я и произнесла ту самую фразу про страшного человека. С тех пор я боюсь себя — незнакомой, той, которая родилась и которой все больше и больше. Я не знаю, что с ней делать, если вообще надо что-то делать. Но… — в ее глазах почти отчаяние. — Я ведь действительно теряю сознание, а когда прихожу в себя, оказывается, что на самом деле — нет. Я прихожу не в себя, понимаешь? И пожалуйста, не смотри на меня так, я не сошла с ума, я просто из него вышла… — она вздрагивает и умолкает.

…Небо сверкнуло зарницей, потом еще, еще. Вечер поднялся из-за стола и вышел. Ветер, шум листвы отовсюду.

Ночь.

Вот-вот начнется гроза.

Вечер третий

Утром все еще шел дождь. Мы провалялись в кровати почти до полудня — пили кофе, болтали, смотрели старые фотографии. Развиднелось только после обеда, и мы наконец вышли из дома. Пахло прелой землей и лесом. С деревьев падали последние тяжелые капли. В малиннике все нижние ветки были голыми — ни одной ягоды.

— Неужели твой еж слопал?

— Как пить дать. Аппетит у него… Отъедается перед спячкой.

— А может, он не один, а с подругой?

— Нет, они поодиночке живут, я читала. Самцы и самки сходятся, только чтобы произвести потомство, и сразу разбегаются.

— Все-таки насколько природа умнее нас — никаких страданий, душевных мук. Сбежались — разбежались. Вот бы и мне так…

— У тебя для этого колючек маловато. Но сходство все же есть — малину ты любишь не меньше.

— Ага, — она срывает ягоду и отправляет в рот. — Очень. А насчет колючек ты не беспокойся, еще неизвестно, у кого больше.

Я усмехаюсь.

— Говори, говори…

— Ну так говорю же. Это, между прочим, совсем непросто — говорить, рассказывать, пусть даже тебе — моей старой подруге.

— Разве ты здесь не для этого? Сама захотела, сама позвонила, сама прилетела…

— Люсь, неужели ты так и не поняла? Какое там захотела? Я же погибаю! Я спасаться прилетела — к тебе. Я вообще не думала, что когда-нибудь с кем-нибудь — об этом…

— А с ним?

— С кем? С Володей? — Оля вздыхает. — В том-то и беда, что с ним я говорю обо всем. Обо всем абсолютно. У меня не остается ничего для себя — никакого личного пространства, никакой, даже самой интимной, мелочи или потаенного желания. Ничего, понимаешь? Я, как шкатулка без крышки, или без дна, или без того и другого вместе.

— Без дна и крышки, милая моя Оля, это просто дырка. А ты… тогда уж, скорее, артефакт.

Она смотрит на меня удивленно и долго, молча шевелит губами, наконец я слышу:

— Ух ты, а ведь и правда. Какая же ты все-таки умная, Люся, — вот так вот взяла и сразу все по полочкам.

— Если бы все… По твоим словам, у вас тянется уже довольно долго, и он все еще тебя любит, более того, хочет. То есть ты продолжаешь его удивлять, оставаться для него новой, иначе мне трудно представить мужчину, способного на такое постоянство. Конечно, может быть привычка. Но она всегда основана на быте, а у вас, насколько я понимаю, этого самого быта кот наплакал. Я не ошибаюсь?

— А ты на это способна? Знаешь, как-то раз мы сняли домик на озере — целых четыре дня, представляешь? Я приготовила ему солянку…

— Мясную или сборную? — смеюсь я.

— У тебя вместо мозгов компьютер, — смеется она в ответ. — Ни ту и ни другую — мою собственную.

— И как, что-то изменилось?

— И да, и нет. Это очень трудно объяснить, потому что всего лишь оттенки, а они заметны только нам и больше никому.

— Ну, это понятно.

— А мне непонятно, и чем дальше, тем больше. Мы ужасно много времени проводим вместе: или встречаемся, или говорим по телефону — каждый божий день. Иногда часами. На целую жизнь хватит, и не на одну, и представляешь, нам все еще мало. Я просто не знаю, что с этим делать, у нас нет двух похожих дней, двух одинаковых минут — и это при том, что мы знаем друг друга до последней… до последней родинки.

— Ну да, до той самой, я так и думала.

— Смейся, смейся, я ведь еще про секс даже слова не сказала.

— Так скажи.