Аналогичным образом, отмена подписания Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний должна быть приоритетом, чтобы Соединенные Штаты могли снова проводить подземные ядерные испытания. Мы не испытывали ядерное оружие с 1992 года, и, хотя у нас есть обширные программы по проверке безопасности и надежности наших запасов, без испытаний нет абсолютной уверенности. Мы так и не ратифицировали Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, но мы оказались в подвешенном состоянии “международного права”. Статья 18 Венской конвенции о праве международных договоров, возможно, основанная на “обычном международном праве”, предусматривает, что стране, которая подписала, но не ратифицировала договор, запрещается предпринимать действия, которые нанесли бы ущерб “предмету и смыслу” договора. Отмена подписания Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний дала бы понять, что США будут принимать будущие решения о подземных ядерных испытаниях, исходя из своих собственных национальных интересов. По иронии судьбы, США подписали, но так и не ратифицировали Венскую конвенцию, и применимость “обычного международного права” является предметом жарких дебатов. Другие ядерные державы, такие как Китай и Индия, либо не ратифицировали, либо не подписали договор, поэтому он до сих пор не вступил в силу. США разорвали и другие договоры, в первую очередь при Буше-младшем, когда мы отозвали свою подпись с Римского статута об учреждении Международного уголовного суда.
Защита выборов в США.
Во время кампании 2016 года я назвал попытки России вмешаться в выборы “актом войны” против самой нашей конституции, и я с тревогой наблюдал за сообщениями о встрече Путина с Трампом на встрече G20 в 2017 году в Гамбурге, где Путин категорически отрицал какое-либо вмешательство России.
Нам нужен был не только ответ правоохранительных органов на международные киберугрозы, но и значительный потенциал военных и спецслужб. Соответственно, одним из первых вопросов, которые я затронул, была наша способность проводить наступательные кибероперации против наших противников, включая террористические группы и других “негосударственных субъектов”. Шла длительная борьба между теми, кто поддерживал подход администрации Обамы, полагая, что было достаточно только оборонительных киберопераций с редчайшими исключений и более здравым мнением о том, что решающее значение имеют наступательные возможности. Стратегия Обамы основывалась на заблуждении, что киберпространство было относительно безобидным, и что лучшим подходом было сгладить проблемы и не рисковать усугубить ситуацию. Я не понимал, почему киберпространство должно существенно отличаться от остального человеческого опыта: изначально оно было анархическим, но сила и решимость, подкрепленные значительным наступательным вооружением, могли создать в нем структуры сдерживания против потенциальных противников, которые в конечном итоге принесут мир. Мы были уверены, что Россия, Китай, Северная Корея, Иран и другие соперничали с нами в киберпространстве и пришло время дать отпор. Такая стратегия была разработана не для усиления конфликта в этой новой области, а для его сдерживания. В действительности стратегия, основанная только на обороне, гарантировала больше провокаций, больше конфликтов и больше ущерба как для бизнеса, так и для других частных организаций, а также для правительства США.
Такой прогрессивный подход вряд ли можно было назвать революционным. Перед тем, как я прибыл в Западное крыло, были проведены обширные межведомственные обсуждения по изменению правил эпохи Обамы, регулирующих принятие решений в киберпространстве. Эти правила настолько централизовали полномочия по кибератакам и были настолько бюрократически обременительными, что реальные наступательные кибератаки при Обаме были редкостью. Делая упор на процесс, а не на политику, Обама препятствовал операциям США в киберпространстве, даже не сказав об этом прямо, тем самым уклоняясь от законных публичных дебатов, которые мы должны были провести по поводу этой новой области ведения войны. К сожалению, бюрократическая инертность, борьба за власть и некоторые действительно нерешенные проблемы на месяцы парализовали администрацию Трампа. Это должно было измениться. Придя в Белый дом, я почти сразу разъяснил полномочия сотрудников СНБ, занимающихся вопросами национальной и внутренней безопасности, поскольку по сути это было одно и то же. Я также устранил дублирующие, конкурирующие вотчины и дал возможность сотрудникам СНБ говорить в один голос. Убрав этот балласт, мы отправились в путь, хотя неприятные бюрократические баталии и обструкционизм все еще были впереди.