Цена соли

И тут явилось нечто прекрасное, мгновенно приковавшее к себе и сердце, и взгляд, в тёмной витрине антикварной лавки, на улице, где она прежде не бывала. Терез смотрела на это нечто во все глаза, чувствуя, как внутри утоляется некая забытая и безымянная жажда. Почти по всей своей фарфоровой поверхности оно было расписано маленькими яркими ромбами цветной глазури – васильковыми, густо-красными с зелёным – окаймлёнными монетным золотом, блестящим, словно шёлковая вышивка, даже под слоем пыли. На ободке красовалось золотое кольцо для пальца. Это был крошечный подсвечник. Интересно, кто его сделал, подумала она, и для кого?

Она вернулась на следующее утро и купила его в подарок Кэрол.

В то же утро пришло письмо от Ричарда, пересланное из Колорадо-Спрингс. Терез села на каменную скамью на улице, где находилась библиотека, и вскрыла письмо. Оно было написано на фирменном почтовом бланке: «Газобаллонная компания Семко. Готовка – обогрев – производство льда». Вверху стояло имя Ричарда как главного управляющего отделением в Порт-Джефферсоне.

«Дорогая Терез!

Спасибо Дэнни – это он сказал мне, где ты находишься. Ты можешь счесть это письмо ненужным, и, возможно, тебе оно и в самом деле не нужно. Возможно, ты до сих пор пребываешь в этом тумане, как в тот вечер, когда мы разговаривали в кафетерии. Но я считаю необходимым кое-что пояснить – я больше не чувствую того, что чувствовал ещё две недели назад, и письмо, которое я написал тебе в прошлый раз, было не чем иным, как последним спазматическим усилием, и я знал, что это безнадёжно, когда писал его, и знал, что ты не ответишь, да и не нужен мне был твой ответ. Я знаю, что тогда тебя разлюбил, и сейчас моё главное чувство к тебе – то же, что присутствовало с самого начала, – отвращение. То, что ты держишься за эту женщину до такой степени, что исключила всех остальных, эти отношения, которые, я уверен, теперь уже стали непристойными и патологичными, – вот что вызывает у меня отвращение. Я знаю, что это долго не продлится, – как с самого начала и говорил. Прискорбно лишь то, что тебе самой потом будет гадко – соразмерно тому, сколько своей жизни ты впустую тратишь на это сейчас. Это всё ни на чём не основано и инфантильно, так же как питаться цветками лотоса и какими-нибудь тошнотворными карамельками вместо хлеба и мяса жизни. Я часто думаю о вопросах, которые ты задавала мне в день, когда мы запускали змея. Мне надо было действовать прямо тогда, пока ещё не было поздно, потому что тогда я любил тебя достаточно для того, чтобы попытаться спасти. Теперь – нет.

Меня до сих пор спрашивают о тебе. Что я, по-твоему, должен говорить? Я намерен сказать правду. Только так я смогу избавиться от этого – а я больше не в состоянии носить всё это в себе. Несколько твоих вещей, которые оставались у меня, я выслал на адрес твоей квартиры. Малейшее воспоминание или контакт с тобой действуют на меня угнетающе, и я не хочу прикасаться ни к тебе, ни к чему-либо, с тобой связанному. Но я говорю здравые вещи, а ты, весьма вероятно, не понимаешь ни слова. За исключением, возможно, этого: я не хочу иметь с тобой ничего общего.

Ричард».

Она увидела сжатые в прямую линию тонкие мягкие губы Ричарда – так, как они, должно быть, выглядели, когда он писал это письмо, – линию, в которой, тем не менее, просматривался крошечный, тугой изгиб верхней губы. На секунду она ясно увидела его лицо, и потом оно исчезло с лёгким толчком, таким же невнятным и отдалённым, как исходящий от его письма шум. Она встала, вложила письмо обратно в конверт и пошла дальше. Она надеялась, что он успешно очистится от неё. Но она могла себе только представить, как он рассказывает о ней другим людям в этой своеобразной манере жаркой причастности, которую она наблюдала в Нью-Йорке перед отъездом. Она представила, как Ричард рассказывает о ней Филу каким- нибудь вечером за стойкой бара в «Палермо», представила, как рассказывает обоим Келли. Ей было абсолютно всё равно, что он скажет.

Интересно, подумала она, чем сейчас, в десять часов, то есть в одиннадцать по нью-джерсийскому времени, занимается Кэрол? Выслушивает обвинения какого-нибудь незнакомца? Думает о ней? А есть ли у неё на это время?

День стоял погожий, холодный и почти безветренный, ярко залитый солнцем. Она могла взять машину и куда-нибудь поехать. Она уже три дня не садилась за руль. Неожиданно она поняла, что и не хочет. День, когда она, ликующая после письма Кэрол, села в машину и разогнала её до девяноста миль на прямой дороге в Делл-Рапидс, казался очень далеко в прошлом.

Вернувшись к дому миссис Купер, она обнаружила на парадном крыльце мистера Боуэна – ещё одного постояльца. Он сидел на солнце с укутанными пледом ногами, в надвинутой на глаза кепке, и казалось, что он спит, но он окликнул её:

– Эй, привет! Как там моя девочка?