Цель вижу, атакую!

По другую сторону от аэродрома высится крутой, опутанный кустарниками холм. Летчики называют его «пирогом с начинкой», В глубине этого холма укрыт главный командный пункт. Бетонные ступеньки ведут в подземелье. Гудят вентиляторы, гонят сыроватый воздух. В полукруглом с дневным светом зале до самого потолка поднялись светящиеся стекла вертикальных планшетов, разграфленных клетками, как школьная тетрадь. За ними в белых докторских халатах стоят молчаливые планшетисты со стеклографами в руках. «Рисуют» воздушную обстановку. Отчеканивают в микрофоны цифры солдаты — дикторы. В соседних комнатах — радисты, склонившиеся над панелями станций, телеграфисты, выстукивающие «морзянку». Над широким столом с прикрепленной к нему огромной картой стоят командиры, штурманы, офицеры наведения — «мозговой трест».

Все в ожидании.

Пока в небе спокойно. Разве оставит на экране метку рейсовый транспортный самолет, и — планшетисты, операторы, штурманы презрительно поведут плечами; тихоход.

Они будут следить, не отрывая взора от экранов, и час, и два, и десять, и сколько понадобится.

И каждую секунду будут думать: где они, самолеты «противника»? Может, в ночном тумане стоянок тихо ждут своего часа? Или уже запущены двигатели, и бомбардировщики, переваливаясь по-утиному, выруливают на старт? А то, разрывая в клочья облака, гудят в высоте?

Где они, сколько их, откуда нанесут удар?

Об этом, может, знает приезжий генерал. Знает да не скажет. А то и он этого не знает.

Хуже нет ждать и догонять.

За этими размышлениями Виктор не заметил, как исчезла очередь у фургона. Солдат-парашютоукладчик выглянул наружу, увидел Додонова и спросил:

— Товарищ лейтенант, а вы почему остались?

— Не нравится.

— Что не нравится?

— Парашют. Ты дал с белым куполом. А мне голубой подходит. К цвету глаз.

5

Инженер распорядился, чтобы старший техник-лейтенант Судейкин готовил свою «девятку» для Кульчинского. «Восьмерка» на проверке. Пока не разберутся в причинах сброса фонаря, машину нельзя вводить в строй. Техник-лейтенант Веснин находится, так сказать, в «подвешенном состоянии». Когда и как еще его вопрос решится. А летать надо сегодня, может, прямо сейчас.

— Есть, — ответил Судейкин. Повернулся и отошел, бурча себе под нос.

— Что ты, Пров Васильевич, или чем недоволен? — спросил инженер.

— Никак нет, всем доволен.

Из-за хвоста «восьмерки» показался Михаил Веснин. Он уже обменялся сапогом со своим соседом по комнате, стругался с ним, а теперь мерял шагами рифленый железный настил между своим и судейским самолетом, стараясь держаться в тылу и не показываться на глаза начальству.

Михаил мучился неопределенностью. Результаты дознания ему еще не объявлены. А с началом учений о Веснине никто и не вспомнил.

На его розовощеком с выгоревшими бровями лице блуждала вопросительная улыбка: «Ну что, Пров Васильевич? Мне-то как быть?»

Судейкин прошел мимо, злясь и на Мишку-растяпу, и на инженера, и, конечно, на Кульчинского, и на себя. Он подскочил к своей машине и тут заметил, что около нее почему-то нет солдата-механика: то ли отлучился сам, то ли куда послали — и озлился еще пуще.

— Шалберники, — выругался он. — Все Судейкин да Судейкин!

Резко повернувшись, он напустился на укрывшегося снова за хвостом истребителя Веснина.

— Ты опять столбом стоишь. Что, я один буду машину расчехлять, тебе и дела нет? А то иди к своей пишмашке помогать, кому делать нечего.

Веснин молча проглотил пилюлю и с радостью, мгновенно изобразившейся на его физиономии, кинулся к «девятке».

Он не отходил от Судейкина, следовал за ним, как тень, по маршруту предполетного осмотра. Он подавал инструмент, повторно осматривая заклепки, проводку, ощупывая шасси.

Судейкин, обычно не терпевший чужого контроля, ни в чем не препятствовал Михаилу.

Через полчаса на стоянку пришли летчики. Сначала показался лейтенант Кульчинский. Остановившись у среза бетона, он разглядывал странную спаренную работу техников у истребителя. Веснин увидел его, рванулся было навстречу, чтобы доложить. Но Судейкин, как будто не замечая Кульчинского, остановил Веснина свирепым взглядом:

— На-ка, — сказал он грубовато, как подручному, — плоскогубцы на место положи.

Михаил повиновался.

Кульчинский постоял, поковырял носком сапога землю за обрезом бетона, но так и не дождался рапорта.

Откровенная неприязнь старого техника раздражала и угнетала его.

Константин мог бы сейчас поставить этого технаря на свое место, сказать ему пару ласковых… Но сдержался. Он никогда и никому не говорил резкости: себе дороже. Куда лучше приглушить порыв. Даже когда внутренне клокотал, он умел держаться в рамках. Разве только позволял себе с подчеркнутой холодностью произнести «вы». «Вы ошибаетесь, товарищ старший техник-лейтенант, и вводите людей в заблуждение». Но сейчас так не скажешь. В хмуром, безразличном взгляде Судейки- на, скользившем по обшивке самолета, в его явном нежелании узнавать его, командира корабля, была прямая угроза.