Царский угодник

Потом он дважды приходил к нему на могилу и клал большие букеты цветов, стоял некоторое время молча, щурясь, будто ему резало глаза, затем уходил. Он не был впрямую виноват в смерти Орлова, хотя ясно, что тот умер от приступа ностальгии, болезни, которой подвержены только русские люди, от унижения, от осознания того, что очутился в почетной ссылке, хотя и служил царю верой и правдой, как не была впрямую виновата и чопорная, с надменной душой матушка Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна, по прозвищу Гневная, но все-таки вина лежала на них обоих, на царе и его матери.

Он соскучился по Альхен, по ее огрубевшим рукам, по тихим песенкам, которые она пела ему на немецком языке и, вспоминая свое детство, невольно прикладывала к глазам платок, по огню большого камина, у которого любил сидеть с Алешей.

Царский поезд почти не останавливался на станциях, хотя Николая Второго там ожидали депутации почетных граждан с хлебом и солью, – тормозил только, чтобы заправиться водой, углем да дать возможность смениться паровозной бригаде, которая следовала вместе с поездом, – одна смена уходила на отдых, вторая заступала, наскоро проверяла буксы, колесное хозяйство, тормозную систему, усталый паровоз давал длинный, хриплый гудок, и царский поезд следовал дальше.

Усталость гнездилась во всем теле Николая, отзывалась нытьем и болью в каждой косточке, ему не хотелось никого видеть, хотелось просто побыть одному – он устал не только физически, он устал от лиц, которые видел в Ставке каждый день. Ставка – это не Царское Село, не дом, где можно спрятаться за портьерой либо тихо посидеть у камина. Ставка – это узкое место, пятачок с бешеным ритмом жизни, с гарканьем пьяных офицеров, с ночной стрельбой – это казачьи разъезды отгоняют подальше подозрительных людей, с ревом грузовых и легковых автомобилей, там царит атмосфера, в которой даже нельзя забыться.

Николай иногда по нескольку часов не мог уснуть – сколько ни тщился, ни призывал к себе сон, ни вспоминал своих домашних, Альхен, девочек и Алешу, ни выравнивал в себе дыхание, стараясь, чтобы сердце не билось оглушающе громко – так, что его стук слышит, кажется, половина штаба, – а заснуть никак не мог.

Сон приходил где-то в четыре, в пять часов утра, когда ночное небо начинало сереть, а звезды из крупных, ярких, будто хорошо начищенные пуговицы на генеральской шинели, превращались в серенькое невзрачное сеево, речным камешником проступавшее в выси.

Царь задержал свое дыхание, услышал, как в висках, в мышцах и артериях, в самих костях больно забилось сердце, помял пальцами простуженное горло и задал себе вопрос: счастлив он или нет?

Нет, не счастлив. Возможно, он чувствовал себя бы по-иному, сохрани добрые отношения с матерью. Но эти отношения уже никогда не восстановить. Из-за Альхен. И чем дальше – тем хуже, тем шире пропасть.

Дело дошло до того, что даже в конвойную службу, в охрану, царь перестал брать русских людей, дворян, боясь, что они его предадут, подставят под револьверное дуло или допустят к его столу отравителя.

Конвойные офицеры у него – сплошь кавказцы. Князь Дадиани, которого Николай любил за преданность, бесшабашность, способность кутить всю ночь, не смыкая ни на минуту глаз, а утром трезвым как стеклышко, с чистым, совершенно лишенным усталости лицом явиться на службу и, если понадобится, не вылезать из седла до вечера, сопровождая царя. Гогоберидзе, Абашидзе, Дадиани – царь знал тех, кто сопровождал его в поездках, охранял, готов был прикрыть от пули, вытащить из огня, из смятого в железнодорожной катастрофе поезда, из воды, если он неожиданно окажется там, знал не только по фамилии, а и по именам.

Сменив русский конвой на кавказский, царь неожиданно услышал новость: сердитая матушка его, вдовствующая императрица, тоже перестала доверять своему конвою – мрачным русским дворянам, и также собиралась сменить его на кавказский, но сын опередил ее.

Кавказцы оказались неподкупными людьми, но они были чужими в России и побаивались ее, из боязни часто вели себя нагло, хватались за шашки и пистолеты, хамили – и не всегда чувствовали себя в Петрограде уютно. И единственной своей защитой считали царя, а царь самым верным, самым надежным своим прикрытием – кавказцев.

Кроме кавказцев – в основном князей и высокородных дворян из Грузии, в его конвое были еще татары.