Царский угодник

И если честно, Белецкий был уже не тем скромным и деловым вице-губернатором, умеющим работать по двадцать четыре часа в сутки, каким был при Столыпине… Ах, как славно они когда-то поработали вместе, Столыпин и Белецкий: Столыпин – губернатором в городе Саратове, Белецкий – вице-губернатором, пока их не распарили: Столыпина забрали в сиятельную столицу, и он сделался премьером правительства России, а Белецкий остался по-прежнему вице-губернаторствовать, тянул, как и прежде, свою тяжелую лямку, пока Столыпин не вспомнил про своего «боевого зама» и не пригласил его в Санкт-Петербург, в полицейское ведомство. Петру Аркадьевичу, на которого уже началась охота, нужна была своя рука именно в этом ведомстве.

Через несколько лет Белецкий заматерел, превратился в настоящего волка-чиновника, от прежнего скромного работяга вице-губернатора осталась лишь внешняя оболочка. Белецкий сделался очень властным, завистливым, способным соткать искусную паутину интриги из чего угодно. В истории с Хвостовым он переиграл самого себя. Это был мощный удар по собственным позициям. Удар, после которого он уже не сумел подняться.

Гулкой весенней ночью 1918 года их вывели вместе с Хвостовым во внутренний двор тюрьмы на расстрел. Команда из пяти чекистов торопливо достала из деревянных кобур маузеры.

Белецкий не выдержал, зажато всхлипнул и повернулся к Хвостову. Рот у него трясся.

– Алексей Николаевич, если можешь, прости меня за все…

Хвостов, худой, незнакомый, в одежде, висящей на нем, будто на колу, с черными синяками под глазами, отвернулся от Белецкого. Он молчал, только кадык гулко хлобыстнулся у него вверх да упал. Да еще дернулись, обиженно приподнимаясь, плечи.

– Прости, – еще раз униженно попросил Белецкий, – за то, что подставил тебя, подсидел… За Распутина прости!

Бывший министр опять не ответил, продолжал угрюмо смотреть в сторону.

В следующую секунду ударил залп из маузеров. Хвостова и Белецкого не стало.

Печально сложилась судьба и Манасевича-Мануйлова. На Распутине он конечно же нажил состояние. Постоянно ругая «старца», обрел известность. И вместе с тем он постоянно бывал в доме Распутина, охотно пил с ним «мадерцу». Распутин считал, что «Манасевича с Мануйловым» не исправить, он как гавкал, так и будет продолжать гавкать, эта болезнь неизлечима, и в таком разе этого человека лучше держать при себе и время от времени подкармливать, делиться с ним цыганками и накрывать стол в «Вилле Роде».

Так оно, собственно, и было.

Манасевич-Мануйлов, так же как и Вырубова, был арестован, сидел в Петропавловской крепости и давал вместе со всеми показания Чрезвычайной следственной комиссии, показания его, написанные от руки, как и протоколы допросов, я тоже видел. На вопрос председателя комиссии о Распутине он ответил: «Как я докладывал, сначала были враждебные отношения, затем, когда я поступил к Штюрмеру, я приблизился. Меня страшно интересовал этот мир, и я не жалею, что я это видел, потому что много интересного узнал… Одно время я почти каждый день у него бывал». Председатель, перелистывая бумаги и что-то соображая про себя, спросил:

– Это в какое же время?

«Манасевич с Мануйловым» ответил почти автоматически:

– Когда был Штюрмер.

После каждого допроса Ванечка просился домой, умолял униженно: «Отпустите, Христа ради!» – но каждый раз следователь, а то и сам председатель (председательствующие на допросах часто менялись) отказывали Манасевичу:

– Вы числитесь не за следственной комиссией, а за Петроградским окружным судом, это пусть они решают, отпускать вас или нет. К ним, голубчик, пожалуйста, к ним!

Но до окружного суда Манасевич никак не мог добраться; бумаги, которые он туда посылал, исчезали по дороге.

В конце концов ему удалось вырваться из «чрезвычайки» Временного правительства, и он поспешил скрыться. Скрылся он надежно, поскольку имел по этой части немалый опыт, – даже матерые ищейки, всю жизнь проработавшие в полиции и теперь переметнувшиеся на сторону новой власти, нацепившие на себя, как орден, отличительный знак в виде алого банта, не смогли достать Манасевича-Мануйлова.

Через некоторое время он с документами на чужое имя (документы были подлинные, фамилия и имя с отчеством – фальшивые) появился на российско-финской границе. Таможенные, пограничные и прочие формальности он прошел без осложнений. С ним в Финляндию переправлялась актриса Надежда Доренговская, женщина благородная, не чета пухлощекой красотке Лерме-Орловой, за которой Ванечка ухлестывал добрых десять лет, преданная, чью жизнь судьба-злодейка вручила в руки такого непутевого человека, как «Манасевич с Мануйловым», – она так и осталась преданной Ванечке до конца дней своих.

…Доренговская с нежностью и печалью смотрела на недалекий прозрачный лес, на глубокое черное озерцо, легко взрябленное тихим ветром, сморгнула с глаз слезы.