Царский угодник

Мастера, ремонтировавшие бывший винный подвал, выполнили свою работу на славу – помещение, в которое раньше вносили всякий хлам, пропахшее пылью, плесенью, еще чем-то неуловимым, присушим, пожалуй, только старости, стало праздничным и нарядным, будто бонбоньерка. Пуришкевич, совершенно не склонный говорить «высоким штилем» и восхищаться красивыми безделушками, в том числе и крупномасштабными, и тот удивленно качнул головой:

– А что, действительно бонбоньерка получилась! Очень изящная штука!

Итак, старый грязный подвал был обит нежной парчовой тканью, на пол была брошена огромная шкура полярного медведя, вычищенная до сахарной белизны, электрический свет был притушен, камин тихо потрескивал: в нем горели дрова. На винный столик поставили четыре бутылки вина – портвейн, марсалу, мадеру и херес. Все вина Распутин «уважал». Больше всего, естественно, мадеру. За бутылками стояло несколько бокалов – изящных, резных, из темного благородного стекла.

На камин Юсупов поставил свое любимое распятие, великолепно сделанное, старое, костяное, – князь верил, что распятие поможет ему одолеть колдовскую силу Распутина.

На столе заговорщики небрежно расставили несколько чайных чашек, в каждую из них налили немного чая, на тарелки бросили по маленькому кусочку кекса либо пирожного, рядом с салфетками рассыпали кексовые крошки – создали иллюзию того, что в этой изящной бонбоньерке только что закончилось дамское чаепитие.

Ядом начинили все пирожные с розовым кремом – Юсупов вдалбливал себе в память: «Отравлены пирожные с розовым кремом», розовый цвет был запретным для него, – доктор Лазоверт с величайшими предосторожностями настрогал от душистого опасного карандаша немного отравы, посыпал «строганиной» пирожные, аккуратно разложил на тарелке.

Пирожные были двух сортов – шоколадные и с розовым сливочным кремом.

– А если он примется за шоколадные, скажет, что с розовым кремом вообще не ест, не любит или с ним происходит что-то еще: от розовых пирожных у него бывает отрыжка, изжога, стрельба в ушах, колики в пояснице, тогда как? – задал вполне резонный вопрос Пуришкевич.

– Шоколад Распутин ненавидит, считает его дамской прихотью, баловством… И вообще он к сладкому не очень, но тут у него выхода нет – будет есть, что подадут. И в первую очередь – розовые пирожные.

Розовые пирожные были разложены по всей тарелке вперемежку с шоколадными, одно пирожное разделили на две части и украсили надкусами, примяли – придали надлежащий вид: такие пирожные могут остаться только после встречи деловых, занятых разговором и друг другом женщин, осторожный Распутин сразу поймет: раз розовые пирожные надкушены, значит, их ели, их можно смело есть и ему…

Количество яда, которое насыпал в пирожные Лазоверт, могло отправить на тот свет не только косолапого бородатого мужичонку – целый полк двухметровых гренадеров вместе с ружьями и лошадиным парком.

Пуришкевич посмотрел на часы:

– Уже двенадцать ночи, Феликс Феликсович. Не пора ехать за Распутиным?

– Подождем еще минут десять, – сказал Юсупов, – по моим наблюдениям, топтуны ослабляют режим как раз после двенадцати часов ночи.

– Ну что ж, давайте подождем. Ждать осталось недолго.

Лазоверт с треском стянул с себя перчатки, в которых работал с ядом, швырнул их в пламя камина – оставлять перчатки было нельзя, огонь в камине неожиданно басовито вздохнул, поднялся над решеткой, лизнул пространство, и Лазоверт поспешно отступил от него, усмехнулся недобро:

– Вот нечистая сила!

– Чует конец… Действительно нечистая сила. – Дмитрий Павлович сощурился, отвел глаза от пламени.

Сделалось угарно, душно, запахло жареным мясом, словно бы в камин швырнули самого Распутина, из камина выхлестнул дымный «хвост».

Когда поднялись наверх, в гостиную, Юсупов достал из стола две склянки с растворенным цианистым калием, одну склянку отдал Дмитрию Павловичу, другую Пуришкевичу.

– Ну все, я поехал…

Лазоверт натянул на голову шоферский шлем, надел кожаную доху, сунул руки в перчатки с раструбами, похлопал ими одна о другую. Костюм действительно преобразил его неузнаваемо, Пуришкевич был прав – доктор стал походить на хамоватого питерского шофера, привыкшего лаяться с прохожими и наезжать на кур, поросят и собак.

Юсупов точно знал, что будет происходить после его отъезда. Сухотин проверит граммофон, поставит на диск модную американскую пластинку «Янки дудль», великий князь и Пуришкевич некоторое время проведут в тихой беседе, выпьют немного коньяка – это взбодрит их, затем спустятся в «бонбоньерку» и в два бокала, стоящие в правом ряду, нальют отравы…

Так оно и было. Великий князь и Пуришкевич выпили по две стопки коньяку, выкурили по длинному гвоздику-папиросе, потом спустились в подвал. Дмитрий Павлович из своей склянки отлил немного жидкости в два бокала. Заткнув склянку пробкой, спросил сомневающимся тоном:

– Не мало ли?

– По-моему, достаточно.