Царский угодник

Снизу снова донеслось далекое глухое гурканье, будто два глухаря засели в сугробе и, перебивая друг дружку, не слыша, что говорит сосед, делились последними новостями. Пуришкевич вздохнул и огорченно покачал головой.

Через двадцать минут Феликс Юсупов, бледный, с впалыми потными щеками, поднялся наверх, схватился обеими руками за виски, ожесточенно помассировал их. Дыхание у него было тяжелым, словно после бега.

– Вы представить себе не можете, – проговорил он срывающимся шепотом, – эта скотина ничего не ест и не пьет, требует… графиню. – Юсупов, словно посеченный внутренней слабостью, сморщился болезненно, снова помассировал виски – Распутин умел, не прикасаясь, оказывать физическое воздействие. Юсупов был измочален, будто побывал на борцовском ковре. – Того гляди поднимется и уйдет. Что делать, господа?

– Возвращаться назад, Феликс, – шепотом произнес великий князь, – и ни на секунду не оставляйте его одного. Интригуйте, угощайте, развлекайте, говорите, что графиня через несколько минут появится и лучше всего ее встретить в веселом настроении, а для поднятия духа надо выпить по бокалу вина и закусить пирожными… Главное, чтобы он выпил вина, а там все уже пойдет так, как надо.

– По-моему, он что-то чувствует. – Юсупов глубоко вздохнул, помял еще раз виски пальцами, повернулся и снова пошел к Распутину.

Минут через пять внизу послышалось звяканье бокалов. Гулко хлопнула пробка.

– Наконец-то, – с облегчением проговорил великий князь.

Хлопнула еще одна пробка. В глазах великого князя заиграло что-то торжествующее, хмельное. Опять звякнули бокалы, и глухой говор, тянувшийся из подвала в гостиную и в юсуповский кабинет, смолк.

– Пьют, – едва слышно произнес великий князь, приблизившись к Пуришкевичу. Говорил он так тихо, что Пуришкевич едва расслышал его слова. – Ну, теперь уже ждать недолго. Цианистый калий сейчас собьет его с ног. – Дмитрий Павлович оглянулся на часы, стоящие в простенке, – времени было уже очень много. За окном стояла глубокая ночь. – Осталось всего чуть-чуть… Сейчас снизу придет Феликс… Готовьтесь, Владимир Митрофанович, наступает наш черед.

– Я давно готов, Дмитрий Павлович. – Пуришкевич привычно хлопнул себя по карману, где находился «соваж». Револьвера в кармане не было. Лицо у Пуришкевича невольно вытянулось: что за наваждение? Он пошарил глазами по полу, словно «соваж» мог валяться там, стиснул зубы, втянул сквозь них в себя воздух, вспомнил, что в томительные минуты ожидания, когда они мучились, потели, прислушивались к каждому скрипу, приносящемуся с улицы, он доставал «соваж» из кармана и целился в люстру. Оставил револьвер, кажется, на столе… Да-да, это произошло в тот момент, когда он в состоянии тихого психоза прицелился в люстру, а великий князь осадил его.

Кровь отлила у Пуришкевича от висков.

Но прогноз великого князя не оправдался: внизу вновь звякнули бокалы, послышался приглушенный смех, потом говор. Собеседники внизу продолжали мирно общаться. Великий князь вновь нетерпеливо глянул на часы – прошло уже минут семь, как они выпили, а Распутин еще жив. Цианистый калий – сильный яд, убивает в несколько секунд корову, лошадь, слона – а тут хоть бы хны. Да чтобы быть мертвым, необязательно пить яд бокалами – достаточно только вдохнуть пары цианистого калия – обычно хватает одного вдоха.

– Потрясающе! – прошептал Лазоверт.

Прошло пятнадцать минут. Напряжение возрастало, нервы были натянуты, в ушах появился звон – в голове у всех звенело, словно бы собравшиеся были связаны одной кровеносной системой, в ушах будто бы поселились противные тропические сверчки, способные своими пронзительными голосами пробуравить любой, даже самый крепкий мозг.

– Ничего не понимаю. – Пуришкевич потряс головой, пробуя вытряхнуть из ушей отвратительных звенящих насекомых. – Его даже цианистый калий не взял. Вот нечистая сила!

Дмитрий Павлович, обычно румяный, сейчас был бледен, в глазах растеклось растерянное выражение. Он вытянул голову, прислушался к тишине, наступившей в подвале.

– Погодите, Владимир Митрофанович… Тихо, пожалуйста! Внизу, кажется, что-то неладное.

Пуришкевич замолчал, вытянул голову, обрадованно улыбнулся.

– Все ладно, Дмитрий Павлович, все очень даже ладно. – Распутина нет! Поздравляю!

В наступившей очень напряженной звонкой тишине послышался протяжный страшный стон. Пуришкевич и великий князь переглянулись.

Лазоверт, стоявший за их спинами, медленно развернулся и обессиленно рухнул в кресло. Лицо его сделалось белым.

– Что с вами? – встревоженно поинтересовался Пуришкевич.

– Не знаю, – прошептал Лазоверт, – мне плохо. – Он покрутил головой. – Меня всего выворачивает наизнанку.