Царский угодник

– Он самый, гаденыш недорезанный. Ты же мне обещал его прищучить. – Распутин говорил напористо, зло, щуря свои налитые беспощадным светом глаза. Хвостов, глянув в эти глаза, ощутил внутри невольный холод, поежился. – Обещал ведь?

– Обещал, Григорий Ефимович, все верно. – Хвостов сделал успокаивающий жест. – Но…

– Что «но»?

– Видимо, что-то не сработало. Похоже, Илиодор вышел из-под контроля.

– Так загони его обратно! Под этот самый контроль! Два раза по шее – и на шесток!

– Я все сделаю, Григорий Ефимович, чтобы ваш недоброжелатель Труфанов вновь оказался на шестке. Но то, что он вышел из-под контроля – это странно… Очень странно.

Умный человек, Хвостов врал Распутину. Он хорошо понимал, что происходит в России, что происходит с царской семьей, с царем, – всякий раз в разговорах на тему России и царя обязательно всплывала фамилия Распутина, называющего себя Новых… Было бы хорошо, если бы этот Новых покинул Петроград и укатил к себе в тобольскую глушь кормить оводов, иначе ведь и до греха недалеко… Вон как злится старый двор! А возглавляет его женщина могущественная – царица-мать, которая кому угодно может свернуть голову.

Хвостов действительно попробовал утихомирить Илиодора, и тот на некоторое время затих, залез в щель, но это было связано не с Распутиным, а с императрицей Александрой Федоровной. Илиодор написал о ней довольно грязные мемуары и вознамерился их напечатать. Хвостов узнал об этом и, понимая, что Илиодора, ставшего нищим, сейчас может остановить только одно – деньги, отправил к нему курьера с толстым пакетом, в котором находилось шестьдесят тысяч рублей.

Курьер на словах передал и грозный приказ Хвостова:

– Если хоть раз пикнешь вслух или посмотришь из-за норвежских бугров в сторону России не теми глазами, которыми принято смотреть в сторону родины, – пожалеешь о том, что родился на белый свет!

Илиодор испугался не на шутку, затих, а Хвостов из человека Распутина стал человеком царицы-матери. Царице-матери, кстати, как и самой Александре Федоровне, не было выгодно, чтобы фамилию Романовых полоскали в печати. Особенно в печати «забугорной».

Все телодвижения Хвостова быстро засек Белецкий, внимательно наблюдавший за происходящим. И поскольку он знал силу Распутина, его влияние на царя, то занял сторону «старца». Силы разделились равномерно. Теперь все зависело от того, кто первым даст слабину, промахнется либо подставит незащищенную спину.

И Хвостов первым допустил ошибку – взял к себе на работу человека непроверенного, чужого в системе Министерства внутренних дел – журналиста Ржевского, весьма приятного в общении, мягкого, с милыми манерами, но слабого: Ржевский мог уступить любому нажиму, а это в полицейском деле – штука недопустимая. Ржевский был услужлив, умел хорошо держать перо в руках, обладал солидным запасом слов, мог написать статью, щекочущую нервы, и все – на большее не тянул…

Но о Борисе Ржевском потом.

– Итак, дорогой мой министр, что на это скажешь? – Распутин сощурился, скосил глаза на свою растрепанную от возбуждения бороду, заметил там серебряный волосок, изловчился и выдернул его. Подержав в пальцах, сдул на пол.

По лицу Хвостова проскользнула брезгливая тень.

– Разберусь во всем, Григорий Ефимович, абсолютно во всем. – Хвостов приподнял короткопалую пухлую руку, украшенную золотой печаткой, придавил пальцами стоя. – И все сделаю так, как надо.

– Смотри, министр, не то ведь я буду в Царское Село звонить. И если что – «задний ход» отработаю запросто, – с угрозой произнес Распутин, ткнул пальцем в письмо Илиодора, лежавшее на столе перед Хвостовым. – И не дай бог, ежели этот… – Он сделал очередное выразительное движение, пробуравив длинным, опухшим в суставах средним пальцем пространство над головой. – Если этот дохляк всплывет и будет меня допекать, то… В общем, ты все понял, министр! Тем более что Илиодорка цидульки не только такого размера пишет, а, как я слышал, и покрупнее. Про царицу, к примеру.

– Это я знаю, – кисло произнес Хвостов.

– Так что кумекай, вари котелком, министр. Надо, чтобы он больше никогда ничего не писал… Все от тебя зависит. Смекай, министр!

Когда «старец» ушел. Хвостов некоторое время сидел молча, размышляя, что же делать с Илиодором? И что же делать с Распутиным? Что делать с Илиодором, было понятно, но вот со «старцем». – Если Распутин сегодня говорит с ним, со всемогущим российским министром, как с обыкновенным городовым, то завтра станет говорить еще хуже – будто с кухаркой. Это нельзя было прощать.