Царский угодник

Распутин фыркнул и пошел к себе в комнату – полежать. Чувствовал, мозжила, перемещаясь с места на место, боль, подпорченное вином сердце осекалось, дыхание пропадало. На ходу он проговорил равнодушно:

– Ну, ищи, ищи!

Прасковья Федоровна переместилась на пол, стала простукивать паркетины, плинтусы, порожки, набитые под двери, чтобы не дуло, извозила себе все коленки, юбку превратила в старую грязную тряпку, но ничего не нашла.

Распутин первый раз видел жену такой: никогда Прасковья Федоровна не была злобной, нахрапистой, ущербной, не трясла щеками и не сорила на полу седеющим, легким, как пух, волосом.

– Чего это с тобой произошло? – спросил он, поспав немного и снова выглянув в прихожую. – Какая муха тебя укусила?

– Какая, какая… – пробурчала та сипло – едва приехала в Петроград, как голос у нее сел, стал дырявым. – Сейчас как звездану ножкой от табуретки!

– Ты чего? – опешил Распутин. – С цепи сорвалась? За что?

– За все! – обрезала Прасковья Федоровна. – За то, что жизнь мою испоганил. Ко мне купец первой гильдии Тарабукин из Тюмени сватался, а я ему отказала…

– Во баба! – не удержался Распутин, вытянул перед собой руку, крепко сжатую в кулак, прикидывая, опечатать жену этим кулаком или подождать, вздохнул расстроенно и разжал кулак. – Дура! И где сейчас твой этот… Буртабукин?

– Не знаю. – Губы у Прасковьи Федоровны плаксиво скривились.

– И никто не знает. А я всей России известен! – Распутин крякнул и с досадой скривил влажные яркие губы. – Это из-за Табурубукина ты мне с брачком досталась? Он ошельмовал?

– С каким брачком?

– Да проткнутая! С дефектом. А? Ну, купец, ну, купец! – Распутин вытащил руку из кармана и снова сжал ее в кулак. – Найду ведь я тебя, Корубукукин, козлом у меня скакать будешь! Зажарю на сковородке, как налима. В навоз превращу! На корм лягушкам отдам!

– Э! – придя в себя, отмахнулась от мужа Прасковья Федоровна, поползла по полу дальше, постукивая по нему костяшками пальцев, ногтями, кулаком, наклоняя низко голову, прислушиваясь – а вдруг под полом что-то звякнет, паркетина стукнет о крышку металлического ларца, набитого золотыми монетами, или из-под половицы выкатится сверкучий камешек бриллиант?

Но нет, ничего пока не звякало, не выскакивало. К вечеру Прасковья Федоровна совсем обнаглела: стала расспрашивать Распутина, куда это он собирается, зачем намасливает голову и костяным гребешком вспушивает, расчесывает бороду? Распутин чуть не задохнулся от злого, наполнившего грудь холода.

– А твое какое дело? – рявкнул он на жену.

– Как какое? Я ведь – мужняя жена! Венчанная, между прочим.

– Ты – лярва, ты – хапуга, ты – кусочница! – начал яростно выкрикивать Распутин ей в лицо. – Ты даже не представляешь, кто ты есть!

– Я не представляю?

– Ты! – Распутин повертел перед собою кулаком и прицелился Прасковье Федоровне в глаз.

Та поспешно отступила от мужа – хоть и была она грузнее и мясистее мужа, и мышцы имела накачанные, а тот был сильнее ее и жилистее. Оскорбительные слова Распутина ее никак не задели, а вот кулак подействовал устрашающе. Прасковья Федоровна отступила от мужа еще на шаг.

Распутин уловил момент, схватил супругу за плечи, развернул ее на сто восемьдесят градусов, лицом к двери, и что было силы двинул коленом под зад.

– Поезжай, откуда приехала! Возвращайся домой!

Прасковья Федоровна закудахтала, затрепыхала руками, будто крыльями, понеслась к выходу, на лету увертываясь от твердых предметов, стремящихся угодить ей в живот, под самый дых, от стола, двух стульев с тяжелыми прямоугольными спинками, от тумбочки, на которой стояла бронзовая ваза, подаренная одной из поклонниц, и галошницы.

Перед самой дверью распласталась на грязном резиновом коврике, взбила столб пыли. Молча поднялась, тупо глянула на Распутина, на лице ее появилось выражение покорности и некоего удивления – она словно бы была изумлена собственным бунтом, выступлением против жилистого, выносливого мужа. Распутин отряхнул ладони и пробормотал удовлетворенно:

– Давно бы так. – Прикрикнул: – Собирайся! Завтра же покатишь обратно в Покровское!

Прасковья Федоровна быстро, по-птичьи покорно закивала. Бунт кончился.

– Зачем хоть приезжала? – Распутин отряхнул пыль с роскошного плисового колена, которым двинул супругу под зад. – Неужто за деньгами?

– За деньгами. За ими.

– Дура! Телеграмму отбить не могла?

– Не могла! Тебя увидать захотелось.

Распутин поморщился.

– Пустое все это! – Засунул руку в карман, вытащил оттуда пачку денег – слипшиеся друг с другом сотенные, сложенные вдвое, кинул жене: – На!

Та на лету, ловко, будто циркач, поймала деньги, слюнявя пальцы, пересчитала купюры.

Всего денег было тысяча шестьсот рублей. Прасковья Федоровна в пояс поклонилась мужу:

– Спасибо те, родимый!

Назавтра она отбыла в Покровское.

Время шло быстро. Это один день, бывает, тянется нескончаемо долго, ни конца, ни края ему не видно, а когда дни складываются в месяцы, то получается – бежит время с ошеломляющей скоростью, не углядеть его и не угнаться за ним.