Читаем Царский угодник полностью

Самое лучшее, конечно, – отправить «старца» в Покровское и запереть в селе, как в бутылке, пробкой, чтобы Гришка ни вперед, в горлышко, не мог пролезть, ни назад двинуться, донье не выдавить. Но в Покровское он не поедет. Генерал Джунковский попробовал – и потерял кресло, кормит теперь вшей со своей дивизией на фронте. Второй путь – убить «старца» кастетом либо ножом. Подобрать для этого дела хорошего урку, дать ему денег, освободить от каторги, если на нем что-то висит, и показать пальцем на Гришку. Уложит ведь нечестивца в две минуты, только сапоги с галошами в воздух взовьются. Можно убрать «старца» и по-дворянски – ядом… Есть третий путь – умаслить Гришку и сделать его своим раз и навсегда. Но это маловероятно – «старец» каждый месяц получает три тысячи рублей из секретного фонда министерства, лично из рук Хвостова, можно сказать, и своим не делается.

Поразмыслив, Хвостов пришел к выводу, что самый лучший путь – второй: убить Гришку.

А пока он стал готовить Ржевского для поездки в Христианию. Приготовления не укрылись от цепкого глаза Белецкого. Он проанализировал действия своего шефа, понял, к чему тот стремится, усмехнулся недобро – портфель министра очень скоро может оказаться свободным, надо еще чуть-чуть нажать, и все, Хвостов угробит сам себя… Портфель достанется Белецкому.

Однажды Белецкий перехватил журналиста Ржевского в коридоре министерства:

– Господин Ржевский, не могли бы вы зайти ко мне в кабинет?

– Охотно!

В кабинете Белецкий плотно запер дверь, чтобы даже в маленькую щелочку не мог протиснуться ни один звук, обошел Ржевского кругом, пытливо разглядывая его. Неожиданно поцокал языком.

– Случилось что-то? – встревожился Ржевский, натуженно покраснев лицом, – у него даже уши сделались алыми, будто два давленых помидора.

– Пока не случилось, но может случиться.

– Что именно, ваше превосходительство?

– Удивляюсь вашей неосторожности, господин Ржевский.

Белецкий был хорошим психологом, знал, как поведет себя человек в той или иной ситуации, какой сделает ход, выдаст или не выдаст собеседника, он был цепким наблюдателем, засекал те детали, на которые никто никогда не обращал внимания, и эти подмеченные мелочи ни разу не подвели его. Прижимая журналиста к стенке, давя, наполняя его страхом, Белецкий был уверен, что после такой обработки Ржевский никогда никому не выдаст его, даже Хвостову, – просто побоится.

– Что за неосторожность, ваше превосходительство? Скажите же, не тяните!

Белецкий еще раз обошел Ржевского кругом, указал рукой на кресло:

– Садитесь! В ногах правды нет!

– Верные слова, – смятенно пробормотал Ржевский, оторопело опускаясь в глубокое кожаное кресло.

– Наши предки были мудрее нас с вами, господин Ржевский, все лучшее, что можно было создать до нас, – создали. Мы получили хорошее наследство, а сами – увы! – Белецкий красноречиво развел руки в стороны. – Что ни пословица, то обязательно в точку. А что оставляем мы? Какой кладезь мудрости, господин Ржевский?

Журналист вяло приподнял одно плечо.

– Скорее всего – никакого!

– Вот именно – никакого.

– Время выпало на нашу долю не совсем удачное, ваше превосходительство.

– Время здесь ни при чем, время наше нормальное. При чем мы с вами, господин Ржевский.

– Не понял, ваше превосходительство.

– А чего ж тут понимать? В Христиании, значит, собираетесь, господин Ржевский?

Ржевский не ожидал резкой перемены разговора, вздрогнул. Промычал что-то нечленораздельное, мятое.

– Опасное мероприятие, – коротко проговорил Белецкий и умолк.

– Почему? – бледнея, спросил журналист.

– Можно всего лишиться – и должности, и свободы, и даже собственных штанов. Вас втягивают в авантюру.

– Ну как же, как же… Ведь приказ исходит от самого высокопревосходительства Алексея Николаевича Хвостова…

Вот Ржевский и проговорился. Белецкий усмехнулся едва приметно, качнул головой.

– Вы идете против Распутина, а это – огромный риск!

– Да Распутин же – бельмо на глазу у всей России, ваше превосходительство!

– Не у всей, дорогой друг. Побывайте хотя бы один раз у Распутина – и вы убедитесь в этом.

Ржевский тоскливо скосил глаза в сторону, вздохнул – не хотелось ему быть оттиснутым на обочину и лишиться куска пирога.

– И наш с вами начальник Алексей Николаевич Хвостов получил свой портфель из рук Распутина, я сам тому свидетель. – Белецкий сделал несколько шагов, остановился около большого глобуса, который держал у себя в кабинете ради неведомых целей, крутанул его, потом резко, одним пальцем остановил, посмотрел, на какой географической точке «сидит» его палец. Хмыкнул: палец уперся в бескрайнюю голубизну Индийского океана Покачал головой: – Однако тут глубоковато будет.

– Я ничего не имею против Распутина, – дрогнувшим голосом произнес Ржевский. – Я с ним даже незнаком.

– А я знаком и осмелюсь заверить вас, господин Ржевский, это, несмотря на все кривотолки, что ходят около него, – достойный человек.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Не сомневаетесь, а участвуете в заговоре против Распутина!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза