Царевна

Пока татары перемещались под стенами, создавали массу, то подступали почти вплотную, так и вынуждая сделать хоть один выстрел, то наоборот, горячили коней, отходя от стен. Кричали что-то оскорбительное, пугали…

Ян не шевелился. Это все было нормально. Напугать, ошеломить, предложить сдачу… только вот ему отступать некуда.

Хорошо его подловил молодой король.

Коли отказался бы он сюда идти — тут и голова с плеч, как изменника. Даже если и нет — никто б его более не поддержал и не уважал вовек. Ну да ладно. Будет и на его улице праздник, тут главное — победить. И Ян готов был даже положить здесь все свое войско, лишь бы ушли басурмане…

Он прождал так до вечера. Но в этот день ничего более не произошло. Турки подходили всю ночь, устраивались, ставили палатки, жгли костры, время от времени из лагеря долетали шум и крики…

К полуночи Ян плюнул, оставил наблюдателей и ушел спать.

Чтобы проснуться с утра, глядя в испуганные глаза оруженосца.

— Просыпайтесь, ясновельможный пан! Там эти… басурмане! Ихний главный подъехал, белым флагом машет, требует старшего…

Ян чертыхнулся, плеснул в лицо выстывшей за ночь воды из стоящего рядом кувшина, побыстрее оделся, накинул плащ, натянул сапоги и направился на стену.

Хоть и враги, да вежество соблюдать надобно. Не могли они еще подождать…

Султан, конечно, на переговоры не явился — невместно это королю, хоть и нехристю. Зато были под стенами Селим Гирей и был там подлец Дорошенко, при виде которого скрипнул Ян зубами, мысленно обещая, что коли попадется мерзавец ему в руки — получит смерть на колу. А нечего предателей разводить! Не-ет. Коли предал ты своих и к нехристям на службу пошел — смерть твоя такой должна быть, чтобы все остальные сорок раз задумались — и отказались от своих планов.

— Я — комендант крепости. Коронный гетман пан Собесский.

— Прошу ясновельможного пана спуститься для переговоров! — подал голос Дорошенко. Ну да, крымчаку говорить не с руки, а кому помельче — тоже невместно. Ранг уже не тот, это не Жванец… — Обещаем неприкосновенность…

Ян сплюнул вниз со стены.

— Чтобы тебе, предателю, поверить — безумцем быть надобно!

Дорошенко от оскорбления побагровел, так бы и вцепился в глотку, да вот беда — он здесь был не лучше слуги.

— Мое слово!

Селим Гирей явно забавлялся. Ян Собесский махнул рукой, чтобы ему поднесли люльку — пара сбитых досок на веревках, на которых можно и со стены спуститься, не открывая ворот. Ну и спустился. Сошлись неподалеку…

— Государь…

А на Дорошенко ни взгляда. Много вас таких… подлипал турецких, мразей продажных… Кто больше заплатит, тому и продадитесь, подстилки. Обозные девки — те честнее будут, те чужие жизни за свои услуги не берут.

— Ясновельможный пан, — по-польски Селим Гирей говорил хорошо. А то ж, почитай, соседи… — В нашем войске более ста тысяч человек. В вашем же и двух тысяч не наберется. Наше войско неисчислимо, как листья на деревьях, как песок в пучинах морских, и ежели вы сопротивляться будете, то погибнете без славы и чести.

Ян слушал молча, только в глубине темных глаз разгоралось пламя то ли гнева, то ли удовольствия. Не знал Селим Гирей, что, почитай, десять тысяч человек здесь. Что идут на помощь войска русские… не знал! И выдавать этого поляк не хотел, а потому слушал, чуть усмехаясь, — и только когда татарин предложил сдаться и уйти из крепости, чуть покачал головой.

— Пусть не обижается султан — мы не ему присягали. Мы королю верны и стоять в Каменце будем до смерти…

— Тех, кто сопротивляться будет, мы не помилуем. Вы будете мертвы — все. Ваши женщины, дети…

— Пусть так. Все ж это лучше, чем в турецком плену, — Собесский пожал плечами, развернулся и пошел обратно.

Говорить было не о чем.

Драться?

Да, именно это им и оставалось.

* * *

Таня на небо смотрела — и куда как ласковее казались ей сейчас степные звезды.

Домой она ехала, домой…

Да как!

В телеге, со всем удобством — только и беды было кашеварить да за детьми малыми приглядывать. Но то не в тягость было. Зато за время пути порасспрашивала Таня обозников о том, что с ней будет и куда везут, — и выходило так, что лучше и не надобно.

Поедут они спервоначалу до Азова, потом вверх по Дону на казачьих судах поднимутся, а там и до Царицына рукой подать. А в Белопесоцком монастыре уж и место приготовлено. Да не для монашек вовсе. Коли не захотят женщины — силой никто их заставлять не будет. Передохнут, найдут себе либо мужа по сердцу, либо еще какое дело — и уйдут оттуда. И никто их неволить не станет.

Царевна Ирина Михайловна, говорят, все это организует. Дай ей Бог здоровья!

Таня спервоначалу побаивалась, что ей копейку дадут, а рубль спросят, но потом поняла кое-что из объяснений мужчин.

Отработать она все отработает. Уже начала — о детях заботится, кашеварит, стирать, если что надобно, — стирает — одним словом, женская работа. И там, рядом с монастырем, приют будет, в нем детей несчитаное множество — и всем им забота требуется. Так что пока не найдет она куда уйти — там работать будет. За крышу над головой, за еду и одежду. Ну и какую-то мелочь деньгами, конечно, дадут.

Вот это было уже честнее.