Царь Живых

Клиентка казалась слегка разочарованной и подряжать белую магичку на нелёгкую борьбу с венцом безбрачия не спешила… Зато Адель взяла левую руку Вани, повернула ладонью вверх и протянула Клементине. И если вы подумали, что твердокаменный реалист и материалист Ваня тут же вырвал из оккультного плена свою конечность и разразился гневной филиппикой о вреде духовного опиума — то вы, как всегда, ошиблись. После неожиданного прикосновения Адель он сидел с глуповато-счастливым видом и наверняка позволил бы ясновидящей сделать с собой всё что угодно… Хоть бы взять ржавый скальпель да и отчекрыжить ему без наркоза тот самый венец безбрачия, не дающий Клементине спать спокойно. Сама-то, интересно, замужем?

Вещунья начала вещать.

Но…

Но странным стало то вещание…

Другой голос.

Другой тон.

Другое строение фраз.

Всё другое. Голос Клементины гремел и звал за собой, резко контрастируя с её лицом — испуганным.

— Вставай, Страж! Поднимайся и становись на Путь! Битва уже идёт, и трубы ревут, и тысячи коней роют копытами землю! Встань, Страж, и открой глаза! Пришёл Час, и ждёт тебя Оружие твоё! Пройди Испытание и стань тем, кто ты есть! Путь твой прост и сложен, Страж! Упокоить Мёртвую! Повергнуть Царя! Закрыть Врата! ВОССТАНЬ, СТРАЖ!!! ПРОЗРЕЙ!!!

Последние слова Клементина буквально проревела. И смолкла. Немо ловила ртом воздух. В предбаннике испуганно закудахтала ассистентка… Тут же и к самой потомственной цыганке вернулся дар голоса, её вполне обычного голоса:

— Как же это… нет… само… нет… не бывает… — обращалась она не к посетителям — к себе. Очень растерянно обращалась. И — не врала. Сейчас — ни единым словом не врала…

Адель потянула Ваню. За драпировкой действительно имела место крутая лестница второго выхода. Ясновидящая продолжала что-то лепетать сама себе и на их уход внимания не обратила… Но самое иррациональное и загадочное было не в этом. Про гонорар за эффектный сеанс хиромантии мадам Клементина забыла! Так что есть, есть необъяснимое в серой череде будней, есть место чудесам в нашей обыденной жизни!

Но иногда — очень страшным чудесам.

И жестоким.

Тоненький звоночек тревоги тренькнул, когда Ваня открыл дверь. Входную дверь своей квартиры. Чувство опасности было у него интуитивным. А может, и благоприобретённым… И в отличие от дара чувствовать ложь порой давало сбои — иногда молчало о реальной угрозе, иногда вовсю сигналило о мнимой.

Но пару раз спасало жизнь — в логовах.

Он замер на пороге.

Тишина и темнота.

Расширенные ноздри втянули воздух — ничего? Хотя… наличествует посторонний запашок… Сквозь неплотно задёрнутые шторы сочилась серость. Внезапно он разозлился. Почти по-настоящему разозлился. Почти — потому что понимал, что делает…

Тихо протянул руку и…

Щёлкнул выключателем и нырком, влево уходя с директрисы, скользнул в квартиру. Зрачки сузились почти мгновенно. Когда Ваня злился, всё так у него и бывало — почти мгновенно.

Никто не выстрелил, никто не бросился с холодным оружием или без такового. Не коснулась ноги — и тут же, с неслышным щелчком чуть в стороне, не ослабла растяжка — даря три бесконечно долгих секунды жизни… Всё тихо. Ложная тревога? А колокольчик продолжал заливаться в мозгу, никак не желая признать ошибку второго рода.

Комната. Диван. Сладко и умиротворённо посапывающий Полухин. В одежде и обуви… Ладно, с этим в порядке. Где Наташа? Мать твою, где же Наташа?

Она была на кухне.

Бледная… нет, серая — но попыталась улыбнуться. Получилось плохо. Глаза пустые, движения заторможенные.

— Что у вас тут происходит? — Другого вопроса он придумать не смог…

И Наташа ему рассказала.

Рассказала всё.

Глава 8

— Ты — вампир. И с этим надо что-то делать. Отбросить всю словесную шелуху, все вздохи-стоны, всё пустое сочувствие и идиотское недоумение: ах, я не хотел! И мы не хотели. Но так вышло. И с этим надо что-то делать.

Полухин от этих слов Вани ещё больше сжался на стуле. Глаза испуганно распахнулись — нормальные, живые человеческие глаза…

Наташа думала, что самое страшное было — когда в подступивших сумерках умиравший от необъяснимого голода Славик вдруг замолчал, встал и направился к ней. Решительной мёртвой походкой. С мёртвыми глазами.

Она ошибалась.

Не то было самым страшным.

Тогда она справилась, и довольно легко, — схватила со стола фонарь (некогда крепившийся над стволом покойного «Везерби»), включила, направила мощнейший луч в глаза Славика… Он скорчился, отступил — а у неё мгновенно и ярко, как этот луч фонаря, зажглась мысль: чем можно накормить Полухина без кровопролития…. Вполне подтвердившаяся мысль…

Всё оказалось до смешного просто — голод (жажду?) Славы умеряли самые обыденные яйца. Куриные. Сырые.

Тогда, по большому счёту, всё оказалось не страшно.

Страшное было сейчас — когда двое мужчин сидели друг против друга и один говорил другому без следа резких эмоций: ты — вампир. Ты вампир, и с этим надо что-то делать. И в глазах читается ясно: если сделать ничего не удастся — вампир будет убит. Без ненависти, без пустого сочувствия и идиотского недоумения. Быстро и по возможности безболезненно.

Наташке было страшно.