Царь-Север

Длинноногого сухопарого Стопку ветер сволакивал в сторону. Спасаясь от страшных порывов, Сморкухин двумя руками обхватывал случайное дерево, будто встречал дорогого сердцу человека – сто лет не виделись. Пережидая чудовищный порыв, наземный техник прижимался к гудящему стволу. Дерево было – как под напряжением. «Как будто двести двадцать в нем!» – боязливо думал парень, и дальше двигался. Перебежками перемещался. Как партизан, опасавшийся вражеской пули. Мастаков сначала в душе посмеивался над легковесным парнем, а потом и самому пришлось обниматься с деревьями, пережидая страшный ветродув.

…Ночь накрыла их недалеко от устья реки Бедовой. Луна осколком льдины вмерзала в черноту, сорила на берег, на воду слюдяными чешуйками.

– Тайменюка отлично берет лунной ночью по осени, – мрачно вспоминал наземный техник.

– У меня всегда клевало в темноте, – сердито сказал летчик.

– А у меня – при луне.

– Знаю, что налим выходит на свет фонаря. Может, и на свет луны выходит?

– Ну говорю же, ловил. Что мне врать-то?

– А ты не ври. Ты помолчи. Сойдешь за умного.

– Да ладно… – Сморкухин сердито пыхтел, косился. Ему тоже хотелось сказать что-нибудь резкое, ядовитое. Нервишки у обоих натянулись – до предела.

Широкое, островками рассеченное устье реки Бедовой, – если посмотреть издалека, с пригорка, – напоминало гусиную лапу. Отсюда уже немного оставалось до ближайшего зимовья. Но шарахаться впотьмах, идти по болотистой пойме рискованно. С головой можно ухнуть в трясину, прихваченную мерзлою коростой. Нет, можно было рискнуть и пойти, только вот закавыка: не было у них уверенности, что эта река – Бедовая. Теперь тут любая река может оказаться бедовой. Летчик – не штурман – перепутал ориентиры, сбился. Они заплутали маленько. Да еще Сморкухин, сморчок несчастный, рядом волочется и зудит под ухом: лучше повернуть сюда, лучше туда, здесь покороче, а там посуше.

– Ну, что решаем, Стопка?

– Ты – командир.

– Будем ждать рассвета? У костра.

– Не околеем?

– А пойдем? Не пропадем?

– Рискованно, конечно.

– Давай дровишки собирать.

Разожгли костер. Высоко расшурудили пламя на пригорке в затишке, подальше от реки, заунывно звенящей льдинами, кроющими русло между островками и сонными протоками.

Мороз наглел. С каждым часом ледяные лапы протягивал все дальше, глубже. Грабастал, мял в когтях траву, ближайшие кусты – они тоненько и жалобно попискивали, потрескивали. Пузатый валун – неподалеку от костра – забронзовел, отражая пламя. А через какое-то время Абросим Алексеевич посмотрел на камень, удивился. Мороз уже успел осеребрить гранитный бок.

«Нога! – с тоскою думал летчик. – Старуха-льдина оттоптала ногу. Да промочил…»

Незаметно, исподволь – на протяжении всей ночи – Мастаков задубел. Пробрало до ломоты в костях. Костер шумел, гудел как улей золотой и норовил ужалить, – только чуть придвинься. Но огонь был – «односторонний» какой-то. Грудью к нему повернешься, – согреешься так, что волосья под майкой дымятся. А спина тем временем от холода коробится, как жестяная. И одежда обрастает лохматым инеем. Как будто полушубок на тебе, наизнанку вывернутый.

Сожалея о своих меховых «доспехах», какие выдаются полярным летчикам, Абросим Алексеевич, тарабаня зубами, перекусывая и глотая слова, рассказывал наземному технику:

– В годы первой мировой войны летали на аэропланах, ну и за… замерзали, как собаки. На большой-то вы… высоте. И вот, чтобы согреть пилотов, придумали костюмы, прошитые металлической ниткой, обладающей бо…большим сопротивлением.

– А питание? – спросил наземный техник, подживляя костер сухими ветками. – Электричество как добывали?

– На крыле аэроплана укрепляли небольшой ветрогенератор. По металлическим ниткам ток подавался к нагревательным элементам.

– Простенько и со вкусом.

– С укусом, – скаламбурил Мастаков. – С электрическим укусом. Представь ситуацию, когда тебе пришлось бы резко маневрировать.

– Пропеллер динамо-машины раскручивается…

– Соображаешь. Происходит раскрутка до очень больших скоростей. Сила тока возрастает, и летчик…

– Что? Электрический стул получается!

– Да, можно было от ожогов умереть.

– Если враги не собьют, там сам себя спалишь. Как я чуть сдуру не спалил! – Стопка потрогал обожженную губу.

– Эх, ёлки! Хорошо бы теперь сапоги с подогревом! – Абросим Алексеевич опустил глаза и через силу пошутил: – Задняя нога совсем задубела.

– Водки по стакану, вот это был бы классный подогрев!

– Резонно. Может, бросим жребий? Кто в магазин побежит?

Стопка присмотрелся к темноте:

– Вон кто побежит. Косой.

– Кто? Заяц? Гляди-ка, уже белый.

– Готов к зиме, как юный пионер.

Заяц белоснежным комом пролетел перед костром, мягко постукивая лапками по мерзлой земле. Затормозил, шурша листом. Вернулся. На безопасном расстоянии встал на задние лапы. С любопытством вылупился на людей. Левое ухо то подламывалось, то опять становилось – длинным белым стеблем. Издалека заяц показался мальчиком в белой рубахе. «На младшенького моего похож!» – улыбчиво подумал Мастаков.

– Зараза! Чует, что мы без ружей! – с сожалением сказал Сморкухин.

– Младшенький, он у меня смышлёный.