Царь-Север

Слабой искрою забрезжило сознание, оглушенное наркозом. Придя в себя, Абросим Алексеевич ощутил слабое жжение в правой ноге. И понемногу стало доходить: «Отрезали? Оттяпали? До самых помидоров!»

– Стюардесса, – прошептал он. – Покажи…

Медсестра перед ним замаячила. Приподняла одеяло. Он посмотрел, и спекшиеся губы тронула улыбка. Нога была целая. За исключением… двух каких-то несчастных пальцев. Подумаешь, трагедия! Одним пальцем меньше, одним больше. Пальцем этим детей, что ли, делать?! Ощущая в голове хмель после наркоза, он опять улыбнулся. Хорошо ему было. Нога – на месте. Что еще надо? Можно поспать. Он увидел на столике медицинскую склянку наподобие стопки и тихо спросил:

– А Стопка где?

Медсестра поправила одеяло в ногах.

– Может, вам еще бутылку принести?

Закрывая глаза, он шепнул:

– И так напоили… Наркозом…

Эйфория кровь гнала по жилам. Блаженно улыбаясь, он задремал.

* * *

Ночью он хотел подняться. Ноги надумал на пол спустить, но боль – как пуля! – прострелила правую ступню. Он повалился на кровать. Боль протрезвила.

«Вот это влип! Два пальца! Да это же – хана карьере!» Он застонал. Зубами в подушку зло вцепился. Прокусил и выплюнул перо. Всю ночь не спал. Вставать было по-прежнему мучительно. Однако – встал. Заставил тело встать. «Какого хрена? – взбодрил себя. – Здоровый конь! Одно копыто расковалось, не беда!» Встал и жар почувствовал в ноге. Кровь побежала вниз и опалила – там, где резали, где зашили.

Он костыли в углу заметил. На одной ноге допрыгал, сунул костыли под мышки. Покачался, приноравливаясь. «Ничего, терпимо. Вальсировать никто не заставляет!» Двигаясь, как тень, по коридору, он где-то раздобыл табак. Вернулся в палату и воровато, как школьник, подымил возле форточки. Потом лежал. Без мысли, без движения. Пристально смотрел на небо за окном. Слезой впотьмах дрожала какая-то звезда. Венера, кажется. Дрожала и вот-вот должна была упасть. Но не падала. Миллионы лет уже не падает. И ты не падай духом, брат.

Утром был обход. В коридорах ощущалось оживление. Разговоры слышны под сурдинку. Перезвон каких-то склянок. Мягкие шаги. А в голове у летчика крутился идиотский анекдот – услышал от мужика, у которого ночью брал папиросу. «Доктор! – слабым голосом спрашивал мужик, имитируя больного. – Доктор, я умру?» – «А как же!» – басом оптимиста отвечал ему воображаемый доктор. Мужик рассказывал вчера и хохотал, прикрывая рот ладонью, чтобы медсестра не прибежала, не разогнала их по палатам. Глупый анекдот, а вот запомнился.

Молоденький хирург Виталий Котов, недавний выпускник медицинского института, не вошел, а степенно вкатился в палату. Как белый пушистый кот в очках, с черными тоненькими усами, с золотою печаткой на когте. «Кот» присел на край постели и замурлыкал, интересуясь самочувствием больного. И Мастаков, катая желваки по скулам, спросил нарочито слабеньким голосом:

– Доктор! Я умру? – и тут же сам себе ответил: – А как же! – И хохотнул, глядя на молодого сытого «кота», пахнущего одеколоном.

Виталя строго посмотрел на медицинскую сестру. Девушка молча пожала плечами.

– Странно, – сказал доктор. – В чем дело, голубчик?

– В шляпе! А шляпа на папе! – Лицо Мастакова стало серьезным, даже – злым. Рывком поднимаясь на локоть, он глухо выдавил: – Зачем? Зачем ты… Я же просил…

Котов спокойно сказал:

– Иначе вскоре всю ногу до колена пришлось бы ампутировать. Антонов огонь! – добавил он, блистая стеклами очков и знаниями.

– Какой, к черту, антонов?! Меня зовут Абросим! – взорвался летчик и ударил кулаком по табуретке в изголовье. Полетели ампулы, таблетки, вата.

– Голубчик! Не надо раньше времени…

– Да я не «голубчик» тебе! Не голубчик! Я – орел, если уж на то пошло!

– Успокойтесь…

– Что – успокойтесь? Завтра соберется комиссия. Вот такие коты… Умники в очках. И ни хрена вам не докажешь! «Голубчик». Что? Фета начитался? Или Тургенева? Голубчик… Я тебе в отцы гожусь, а ты – голубчик. Умники.

Опуская глаза, молоденький хирург порозовел и молча удалился. Через несколько минут Мастаков остыл и пожалел о своей выходке. Посмотрел на костыли. Попробовал идти. Вчера хорошо получалось, а сегодня… Что-то сильно голова кружилась. Руки подрагивали. Он чуть не грохнулся посередине палаты. Кое-как пришкандыбал к хирургу в кабинет. Скрипя зубами, попросил прощения. Глаза у летчика влажно сверкали.

– Всё нормально, идите, – миролюбиво сказал хирург. – Вам сейчас вредно ходить!

Холеный Котов, показавшийся горделивым, надменным, с необыкновенной легкостью простил больного. И глаза у Мастакова еще сильнее повлажнели. И, чтобы совсем не раскваситься, он резко повернулся и пошел из кабинета. Покачнулся, уронил один костыль. Посмотрел на второй – бросил на пол. Бледнея, до крови кусая губы, двинулся – как по горячим углям. Под белой повязкой тихо лопались швы на культе. Бинты загорелись петухами, пламенели. И перед глазами у него кружились огневые петухи.

Едва не теряя сознание, вошел в палату. Рухнул на кровать и проспал – целые сутки.