Царь и гетман

В это время впереди показался маленький, едва заметный от земли человечек, который нес что-то за плечами. По мере приближения этого человека к артели можно было распознать, что то шел мальчик с кузовом на спине.

– Мотя! Это Мотька идет! – закричал мальчик с лопухом на голове.

– А точно он, постреленок, – подтверждал и шадроватый мужик, приглядываясь к тому, что шло им навстречу. – Куда это он, псенок, путь держит?

– К нам.

– А что у ево, у псенка, за плечами?

– Кошель на грибы.

Мальчик в лопухе не выдержал и побежал навстречу мальчику с кузовом.

– Мотя! Мотька! Мотяшка!

– А! Симушка! А батька где?

Мальчики остановились друг против друга, расставив руки. Мотька положил на землю кузов, в котором что-то ворочалось и сопело, силясь просунуть мордочку между скважин плетешка.

– Что это там у тебя? – с удивлением спрашивает Симка.

– Мишутка махонькой… С дедом пымали его… Несу в город за хлеб показывать, – скороговоркой отвечает Мотька. – У нас есть нечего, все вышло: и мякина, и ухвостья, так иду с Мишуткой хлебца добывать.

Мотька, поставив кузов на землю, развязал мочалко, прикреплявшее плетеную крышку к кузову, и оттуда высунулась косматая лапка, а потом и острая мордочка маленького медвежонка. Мишутка усиленно моргал своими невинными, детски доверчивыми, как у ребенка, глазками, карабкаясь из кузова и опрокидывая его.

– Ах какой махонькой! – с восторгом суетился около него Симка.

– Ай да зверина! Ха-ха-ха! Вот карапузина!

– Фу-ты ну-ты, боярчонок какой!

– Уж и точно боярчонок…

– Не, черноризец младешенек, – заметил ратный, подходя к медвежонку, – а вырастет в игумена, давить нашего брата станет.

Артель обступила медвежонка и забавлялась им. А звереныш, глупый еще по-звериному, доверчивый к человеку, облапил Симку и ну с ним бороться. Симка сразу, с человеческим лукавством, подставил доверчивому зверенышу подножку, и звереныш растянулся при общем хохоте артели.

– Ай да Симка! Зверя сломал…

– Глуп зверь, честен начистоту, а Симка-то уж с хитрецой парень.

Медвежонок снова лез на Симку, ожидая честного боя, но Симка опять слукавил по-человечески, увильнул, и Мишутка с своей звериной честностью опять не потрафил.

– Что, Мотюшка, дома у нас? – ласково спрашивал шадроватый мужик, гладя белокурую голову Мотьки.

– Хлебушка нету, – отвечал мальчик.

– А мякина?

– Вышла, и ухвостье вышло… Мамка с голоду пухнет.

– Ахти-хти, горе какое… А отец екимон?

– Лих, у-у как лих! Телку взял на монастырь за летошню соль.

Едкая горечь и какая-то робкая, покорная безнадежность отразились на лице мужика при последних словах мальчика об отце экономе.

– А этого где добыл? – спросил он, указывая на медвежонка.

– С дедом в лесу пымали, у бортей, – радостно отвечал мальчик.

– А медведица?

– Мы не видали ее, и она нас не видала… Мы, как взяли его, так бегом домой!..

– То-то, счастлив ваш Бог… А куда ты его несешь?

– В город, батя, хлеба мамке да деду добыть…

Мужик поморщился: не то хотел улыбнуться, не то заплакать, а скорее – и то, и другое вместе.

– Нет уж, сынок, пойдем домой, я достану хлеба.

Медвежонка, несмотря на его сопротивление, снова посадили в кузов, и артель двинулась к поселку.