Царь Дмитрий - самозванец

ским, представлявшим короля Сигизмунда, и подписали договор о возведении Владислава на Русский престол. Вот список с него, лежит передо мной, никому не нужный и всеми забытый свиток бумаги. Я вам лишь немногие места зачитаю: королевичу венчаться от патриарха по древнему обряду; Владиславу царю чтить святые храмы, иконы, мощи и все духовенство, церковных имений не отнимать, в духовные дела не вмешиваться; на Руси не быть ни латинским, ни других вероисповеданий костелам, тех же русских, кто оставит веру православную ради латинской или иной ереси, казнить смертию; жидам не приезжать в Московское государство; не переменять древних обычаев, чиновникам и боярам быть одним русским; поместья и отчины неприкосновенны; Польше и Литве утвердить с державой Русскою вечный мир; жителей из одного государства в другое не переводить; торговле между обоими государствами быть свободной; королю немедленно вывести войско из всех городов русских, королевичу же иметь с собой не более пятисот поляков; всех пленных освободить без выкупа. Да, неплохо поработали головой бояре, да и гетман Жолкевский оказался на редкость мудрым человеком, сумел подняться над узкопольскими интересами и взглянуть на дело широко. Я бы на месте бояр его на Русь сманил, поместья бы богатые пожаловал, первым воеводой сделал. Чего ему в Польше делать? А на Руси он бы развернулся на благо державе нашей.

Не его вина, что король Сигизмунд договор подписанный не утвердил и сам вознамерился сесть на Русский престол — если не дал Господь ума человеку, то с этим ничего не поделаешь. Вскоре гетман Жолкевский второй раз мудрость свою явил. Бояре, отправив великое посольство к королю Сигизмун-ду бить челом, чтобы отпустил он сына на царство, поспешили сами присягнуть новому государю и привести к присяге всех именитых жителей московских, после чего стали упрашивать гетмана ввести находившиеся при нем полки польские в Москву для предотвращения возможного бунта и для отражения нападения отрядов, приступавших под флагом Димитрия уже к самым стенам московским. Жолкевский наотрез отказался. Но бояре просили, войско, составленное наполовину из тушин-

скйх поляков, требовало, Сигизмунд приказывал, пришлось гетману подчиниться. Темной сентябрьской ночью польские войска тихо, по-воровски вошли в Москву и заняли Кремль, Китай-город, Белый город и даже Новодевичий монастырь. Я, помню, проснулся утром и только ахнул.

Жители московские присягнули Владиславу, но появление поляков встретили угрюмым и угрожающим молчанием, во вступлении же ратников в женскую обитель увидели кощунство великое и возмутились. Так же и весь русский народ — юного польского королевича, принявшего веру православную, он бы, возможно, еще и признал, но подчиниться королю польскому русские люди не пожелали. Смута разгорелась с новой силой.

Тут гетман Жолкевский третий раз поступил мудро. Он первым, не только среди поляков, но и среди бояр русских, понял, что дело королевича Владислава и короля Сигизмунда проиграно, никогда ни тому, ни другому не сесть на престол Русский. Минуло лишь две недели после занятия Москвы, а уж гетман, оставив войско, уехал прочь, чтобы более не возвращаться. Вот только зря прихватил он с собой инока Варлаама и братьев его, Дмитрия и Ивана Шуйских, унижение это великое для державы нашей, я первый возмутился.

Один за другим сходили со сцены лицедеи, игравшие главные роли в фантасмагории, называемой русской Смутой. Вот и Федор Романов сгинул безвозвратно. В тот мягкий сентябрьский денек, когда я наблюдал за отбытием великого посольства к королю Сигизмунду, вдруг как кольнуло в сердце: а ведь вижу я Федора в последний раз! (Господи, яви милость, сделай так, чтобы это был воистину последний раз!)

До сих пор я не разобрался, почему все так получилось. То ли бояре вместе с гетманом Жолкевским Федора перехитрили, то ли старый лис затеял новую интригу, но сам же и запутался в собственных сетях,

Присягнув Владиславу как новому царю Русскому, бояре

стали рядить, кого поставить во главе посольства, которое должно было призвать королевича на престол и сопровождать его в путешествии в Москву. Присудили эту честь сомнительную князю Василию Голицыну, желая, возможно, дать себе роздых от его смутьянских выходок, наушничества и беспрерывных измен. Святые отцы во главе с патриархом Гермогеном, такими же, вероятно, мыслями руководствуясь, выдвинули от себя Федора Романова. Как он не хотел ехать, просто слезами обливался! Но его ловко урезонили.

— Должен ли королевич принять веру православную до въезда в Москву? — спросили у него.

— Несомненно! — ответил Федор Романов.

— Гоже ли кому-либо совершить обряд священный крещения новоизбранного царя Всея Руси, кроме как патриарху? — приступили к нему бояре и святые отцы.

— Негоже, — ответил Федор уже не столь пылко.

— А ты у нас патриарх или кто? — поставили вопрос ребром.

— Патриарх, — пробурчал Федор, кляня, вероятно, в душе свое тушинское избрание.