Царь Дмитрий - самозванец

Лишь один человек пошел против мнения народного — Богдан Бельский, сидевший в Казани воеводою. Не учел, видно, что народ не бояре, на расправу скор и лют. Вновь низвергли Бельского, на этот раз с башни высокой, и растерзали в клочки, добавив еще одно имя в мой предлинный синодик.

Уже собиралось ополчение, чтобы идти на Москву под флагом Димитрия и утвердить на престоле царя истинного. Больше медлить было не можно, чтобы не повторилась история с походом Болотникова. И вот в середине декабря, почти ровно через год после тушинской трагедии, по Руси пронеслась скорбная весть о гибели Димитрия. И обстоятельства дела, как их передавали, очень напоминали те, давние. Димитрий-де отправился на охоту, но не со свитой своей, а с какими-то татарами, которые, мстя за некие обиды давние, изрубили его в лесу саблями. В Калугу привезли лишь обезглавленное тело, убийцы же бесследно растворились в степи. Сделано все, что и говорить, топорно, но Марина, видно, над всем этим не долго думала, главное для нее было в другом. Когда жители калужские и все войско стояли в молчании скорбном перед обезображенным телом того, кого они почитали своим царем, перед ними явилась Марина с ребенком на руках.

— Великий князь и царь Всея Руси принял смерть мученическую от злодеев подосланных, — возвестила она твердым голосом, — но оставил он по себе на радость всему народу русскому сына и наследника законного, царевича Ивана! — И она подняла ребенка над толпой.

— Так вот почему ты, матушка-царица, в монастыре обреталась и свой ясный лик нам не казала! — воскликнули сметливые калужане, обрадованные счастливым известием.

— Да здравствует царь Иван Димитриевич! — браво гаркнули казаки.

— Многая лета Месяцу Ясному! — подхватили все остальные, опускаясь на колени перед новообретенным царем.

Слово было сказано. Удовлетворенная Марина, милостиво кивнув народу, удалилась в свои палаты.

Доводилось ли вам сидеть в осаде? Нет? Что ж, вам повезло. А вот меня Господь два раза сподобил. Об ужасе, пережимом мною в Ярославле, я уж вам рассказывал, но тот ужас был короткий, как свист топора над склоненной на плаху головой. Во второй же раз суждена мне была пытка долгая, полуторагодичная, в голоде и холоде, и где — в Москве любимой, в Кремле родном! От этого страдания мои усиливались стократно.

I

ГЕНРИХ ЭРЛИХ

И вот что удивительно — оба раза терпел я напасти и страдания от любимых своих. В Ярославле — от племянника Ивана, в Москве — от ратников русских и казаков, пришедших освободить Первопрестольную от иноземцев. Но в Ярославле меня окружали столь же родные мне люди, все были заодно, там, на миру, сама смерть была нестрашна. А в Москве... Господи, с кем сидеть пришлось! Наверно, в преисподней да на каторге и то компания попалась бы честнее. Под защитой поляков собрались старые бояре во главе с князьями Мстиславским и Воротынским и новая знать, предводительствуемая Михаилом Салтыковым, Андреем Трубецким и Борисом Лыковым, на поляков уповали Иван Романов с Андреем Голицыным, в то время как их братья единокровные томились в плену у короля Сигизмунда. Тут же кожевенник бывший Федька Андронов, вошедший неожиданно в силу великую и захвативший ключи от казны царской, помыкал незадачливым претендентом на престол Мишей Романовым, радовавшимся, что Сигиз-мунд оставил ему звание стольника двора царского, пожалованное еще Димитрием; неистовый патриарх Гермоген сидел вместе с лукавыми архимандритами, купившими места свои у патриарха тушинского Филарета; наемники немецкие, перешедшие на сторону поляков во время последней битвы воеводы трусливого Дмитрия Шуйского, соседствовали с немногими русскими стрельцами, которые еще менее немцев понимали, кому и за что они служат. Никто никому не доверял, все смотрели друг на друга с подозрением и опаской, доносили беспрестанно о готовящейся измене единственной реальной власти — командиру поляков пану Гонсевскому и тут же, невзирая на смертельную угрозу внешнюю, продолжали плести

ийтриги и составлять ковы — воистину клубок змей ядовитых!

Царь Димитрий самозванец?

Глаза бы мои их не видели! Впрочем, и не видели. Я во все время осады, помнится, никуда из дворца не выезжал и никого не принимал. Даже из палат своих не выходил. Ведь в нашем старом царском дворце разместились поляки знатные, уподобив его двору постоялому. Всюду грязь и непорядок, вино и зернь, сквернословие и блуд, только ступишь ногой в сей вертеп, так сразу и оскоромишься. Я и не ступал, от греха подальше! Затворился в бывшем тереме княгинюшки моей незабвенной, там и выход был особый в небольшой садик, укрытый от взглядов любопытных, было где и самому ноги размять, и Ванюшу выгулять.

И как же жили? — спросите вы. Как выжили? — уточню я. Это надо с самого начала рассказывать, а то непонятно будет. И начинать не с первых дней осады, а немного поранее.

Шла предпоследняя неделя Великого поста. Николай вернулся из города весь переполненный слухами.