Царь Дмитрий - самозванец

После возвращения Димитрия клика романовская на время угомонилась, полагая, что Димитрий сам все сделает. Но когда Федор Романов прибыл в Тушино, он быстро распознал: на Димитрия надежды нет, и попытки свержения Шуйского возобновились. Самая громкая случилась месяца через четыре после прибытия Федора. Заговорщики во главе с князем Романом Гагариным и воеводой Григорием Сумбуловым, не мудрствуя лукаво, решили в точности повторить тот переворот, что в свое время сам Шуйский устроил, вот только порядок шагов перепутали. Собравшись числом около трех сотен, они кинули клич к народу московскому, призвали на Красную площадь к месту Лобному бояр, цритащили силой патриарха Гермогена и предложили сему подобию Собора низложить Шуйского. Народ встретил предложение угрюмым молчанием, бояре по обыкновению своему устранились и по домам разбежались, один князь Василий Голицын, вероятно, заранее предупрежденный о перевороте, остался. Гермоген кипятился, сильный духом, а более не терпевший насилия над собой, он, не сходя с места, проклял заговорщиков. Тогда те ворвались в Кремль и устремились к дворцу царскому, но Шуйский, извещенный о бунте, легко отбился. Кабы они сначала ворвались, а потом бы стали народ созыйать, глядишь, все и вышло бы. Интересно, что потом произошло: заговорщики, видя свою неудачу, спокойно разошлись по домам, Гагарин с Сумбуловым в Тушино отъехали, и князь Василий Голицын, пожав плечами, отправился на свое подворье, а вечером... пировал с Шуйским. Вот так и жили!

Были и другие попытки, не столь громкие, но столь же неудачные, видно, вожди были никудышные. Когда же в Москве объявился Федор Романов... Как объявился?! Очень просто — приехал, как ни в чем ни бывало, поселился на своем подворье и даже принялся спорить с патриархом Гермогеном из-за первенства. Но не это было его ближайшей целью, увидев Федора, я как-то сразу понял, что дни Шуйского сочтены. Точно,

недели не прошло, как все и свершилось, и опять без Ляпуновых не обошлось, только на этот раз романовской дубинкой был меньшой брат — Захар. Впрочем, решилось все без крови, видя силу необоримую, Шуйский согласился по доброй воле сойти с престола и принять в удел Нижний Новгород, сложил он регалии царские к ногам князя Мстиславского и переехал с женой молодой из дворца царского на свое старое подворье. Но не такую судьбу уготовил Федор Романов своему давнему врагу, не вполне насладившись местью, он приказал клевретам своим сделать с Шуйским то же, что в свое время сделали с ним самим — постричь насильно в монахи. На второй день после переворота Захар Ляпунов вместе с князьями Засеки-ным, Тюфякиным и Мерином-Волконским ворвались на подворье Шуйского, связали его и поволокли в Чудов монастырь.

Так случилось, что в тот день я сидел в келье игумена Евлампия и вел с ним беседу душеспасительную, поэтому все происшедшее наблюдал воочию.

С Василия Шуйского совлекли все одежды, оставив его в одной сорочке, и так, дрожащего, босого, с непокрытой головой, ввели в церковь. Засекин с Волконским держали его за руки, Тюфякин следовал позади, Ляпунов со слугами охранял вход в церковь. Пелись антифоны, по окончании которых Шуйского поставили перед святыми дверями и помогли сделать положенное, метнув по три раза на колени перед образом Спаса Нерукотворного и перед игуменом.

— Что пришел, брат, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей? — спросил Евлампий, без уговоров согласный на все и ничему не удивлявшийся. В Чудовом монастыре, от близости его к дворцу царскому, чего только не происходило.

Шуйский разрыдался, более от него ничего не добились.

— Желаю жития постнического, святый отче! — подал голос князь Тюфякин.

— Воистину доброе дело и блажен выбор. Волею ли своего

разума пришел к Господу? .

— Ей, честный отче! — ответил Тюфякин.

— От обета некоего или от нужды?

— Ни, честный отче!

— Отрицаешь ли мир и жизнь мирскую? Обещаешься ли пребывать в монастыре и пощении до последнего своего издыхания?

— Ей-богу, обещаюсь, честный отче.

— Обещаешься ли храниться в девстве и целомудрии и благоговении? Сохранишь ли послушание ко игумену и ко всей во Христе братии? Обещаешься ли терпеть всякую скорбь и тесноту иноческого жития царства ради Небесного?

— Ей-богу, обещаюсь, честный отче, — в который раз ответил Тюфякин.

Затем последовало оглашение малого образа, Евлампий сказал краткое поучение, прочитали две молитвы. Шуйский продолжал рыдать в голос, но когда Евлампий сказал ему: «Прими ножницы и дай их мне», — он повиновался. После крестообразного пострижения на Шуйского надели нижнюю одежду, положили параманд, надели пояс, затем обули в сандалии и облекли в волосяную мантию со словами: «Брат наш Варлаам приемлет мантию, обручение великого ангельского образа, одежду нетления и чистоты во имя Отца и Сына и Свя-тагоДуха».

— Аминь, — в последний раз выступил Тюфякин.