Царь Дмитрий - самозванец

Чтобы вы не обвиняли меня вновь в подозрительности излишней или неприязни застарелой к роду Романовых, я свои догадки о причине Смуты обрисую шире: это молодые роды жадно и нетерпеливо рвались к власти, оттесняя в сторону старую, еще ханских времен, знать. Конечно, и раньше подобное случалось, признаемся, что и наш род, точнее говоря, наша ветвь отнюдь не мирно пустила корни и расцвела на великокняжеском престоле. Но дело это было, можно сказать, внутрисемейное и послужило в результате лишь еще большему объединению и укреплению державы нашей. Первая явная атака молодых родов была предпринята во время правления племянника моего Ивана и вылилась в опричнину, но тогда старая знать пусть и с огромным трудом, но отбилась, решив дело опять же внутрисемейными средствами и утвердив на престоле царя нашего корня, хотя и другой ветви. И вот теперь шла вторая волна, намного более мощная, и била она в скалу, изрядно подточенную предыдущим ударом.

Я бы и раньше во всем разобрался, но так случилось, что во главе обоих движений стояли цари из нашего рода, и Иван, и Димитрий, вероятно, по молодости их оказались в лагере молодых родов, я же видел только моих дорогих мальчиков, страстно желал им победы и не задумывался над тем, что принесет эта победа. Другие, наверно, были дальновиднее.

Все беды и тогдашний душевный раздрай Димитрия проистекали, как мне теперь кажется, из того, что он не сделал выбора, правильного выбора. Он пытался сидеть разом на двух креслах, а в таком положении никому еще не удавалось продержаться сколько-нибудь долго, да и неудобно, отчего копится смутное раздражение в душе. Новая русская знать, что окружала Димитрия в Тушине, лишь обманывала его изъявле-

ниями преданности — даже поляки были честнее в своих устремлениях! — и использовала как оружие в достижении своих целей злокозненных. Оружием Димитрий мог быть, но куклой в чужих руках — никогда, поэтому он был обречен на гибель.

В лагере старой знати дела обстояли не лучше. Бояре быстро осознали свою ошибку, когда они позволили Шуйскому утвердиться на престоле царском. Лживый, жадный, нелюбимый в народе и в войске — такой царь не мог выиграть битвы, что шла не на жизнь, а на смерть. Поэтому и бояре лишь обманывали Шуйского изъявлениями преданности, сами же осматривались в поисках лучшего царя. Многие из них вновь приняли бы Димитрия, если бы он твердо обещал им сохранение их власти и прежних обычаев. Я это точно знаю, попытки тайных переговоров с Димитрием предпринимались во все время его стояния в Тушине и некоторые из тех, кто переходил к нему на службу от Шуйского, делали это только ради того, чтобы, находясь вблизи, склонить Димитрия к возвращению в тот лагерь, к которому он принадлежал по крови и происхождению. А Шуйский?.. Он тоже был обречен на гибель.

Мне теперь кажется, что все тогда это понимали, кроме меня, Димитрия и самого Василия Шуйского. Понимали бы — совсем иначе бы действовали. И сложилось бы все по-иному.

Я Димитрия ни в чем не виню. Я ведь и сам только на исходе восьмого десятка во всем разобрался, не только в Смуте, а вообще в жизни нашей русской. Да и разобрался-то по-своему, сердцем, чувствами, а не умом. Как сейчас я вам расписываю, как по полочкам все раскладываю — так я никогда не думал. Задумывался часто, и мысли всякие в голове проносились, но кусками, очень быстро и в разных направлениях. Я и не пытался ухватить их и как-то в порядок выстроить. Точнее говоря, в молодые годы, лет до сорока, я эти попытки постоянно предпринимал, но как-то неладно выходило, если же все складывалось, на мой взгляд, хорошо и я начинал на основа-

нии этого действия какие-то предпринимать, то результаты были удручающими, то есть меня они удручали, а окружающих пугали, иногда и ужасали. В одну из таких минут княги-нюшка мне так и сказала с присущей ей прямотой и открытостью чувств, которые сложились за долгие годы нашего брака: «Ты, дорогой мой, лучше не думай. Если придет охота действовать, ты лучше меня подожди и спроси. А коли уж совсем невтерпеж станет, так монетку подбрось, все вернее выбор будет». Так я оставил свои попытки, к княгинюшке я не всегда за советом бежал и уж монетку, конечно, не побрасывал, а сразу к сердцу своему прислушивался, как оно мне подскажет, так и поступал, сердце меня никогда не подводило.

Только сейчас, да и то поневоле, стал я приводить в порядок свои воспоминания и мысли. А то, что гладко выходит (это мне так кажется), так это из-за бумаги. Мысли, что в голове мелькают, всегда ярче, глубже, остроумнее, но на бумаге — глаже. И еще то моим трудам споспешествует, что пишу я исключительно для себя и к вам, читателям мифическим, обращаюсь только по всегдашней пристрастности моей к разговорам и спорам. А также то, что никаких выводов из рассказа своего я делать не собираюсь, тем более действия какие-либо предпринимать. Что мне делать надлежит, я загодя решил.

Опять заболтался! Сейчас посмотрю, с какого места меня в сторону повело. Вот что я сердцем понял на старости лет.