Царь Дмитрий - самозванец

Да и была ли она, власть-то? Шуйский не нашел даже силы, чтобы покарать сподвижников и приближенных ненавидимого и свергнутого им Димитрия, не считая беззащитных поляков. Все ограничилось тем, что у Михаила Нагого отобрали титул Великого Конюшего, князя Мосальского отправили воеводою в Карелу, дьяка Афанасия Власьева — наместником в Уфу, Михайлу Салтыкова — в Ивангород, а князя Григория Шаховского — в... Путивль, будто нарочно бросили зерно будущего бунта. А может быть, и нарочно, я же не знаю, кому пришла в голову эта мысль, ведь тот же Иван Романов по-прежнему заседал в Думе боярской, как будто ничего и не произошло. И, конечно, вернули Бельского, сослали Бельского, таков обычай!

Личность царя проглядывала только в обиходе двора. Бережливый и скаредный, угрюмый и набожный, Шуйский подавал пример поведения и первому боярину, и последнему мастеровому. Все совлекали блестящие одеяния предыдущего царствования и складывали их в сундуки до времен лучших, которые непременно когда-нибудь наступят, не нам, так нашим детям или внукам сгодятся изукрашенные золотом кафтаны и красные рубахи. Пока же облачались в одежды смиренные, придавая лицам выражения скорбные и постные. Казалось, вся Москва предалась трауру. Собственно, это и был траур, траур по Димитрию, по его короткому, но блестящему правлению, траур по всему нашему славному роду.

Если что и правило безраздельно во все годы царствования Шуйского, так это — ложь. Правильно народ говорит: каков поп, таков и приход. Всегда был Шуйский клеветником и клятвопреступником, измышления гнусные положил он в основание своего переворота, а придя к власти, продолжал громоздить одну ложь на другую. Тут не только натура его сказалась, такова участь всех самозванцев: усевшись попустительством Господа на престоле, они вынуждены тратить все недолгое время своего правления на доказательство законности собственного воцарения.

Что ни день, летели в разные земли и города русские грамоты царские да боярские. Не будучи в состоянии придумать что-либо новое, воскресили старую сказку о расстриге Гришке Отрепьеве и лишь уснащали ее новыми лживыми подробностями. Ссылались на свидетельства царицы-инокини Марфы, которая ни разу с момента переворота не нарушила обета молчания, на рукописный извет старца Варлаама, которого я сам по глупой своей доброте привез из Самбора в Москву, на допросы секретарей Димитрия, братьев Бучинских, которые представили переписку царя с Папой Римским о введении у нас латинской веры. Правда, послания первосвященника Римского почему-то затерялись, а царские письма, видел я их, написаны самими Бучинскими, в застенке и не такое напишешь. Вот только на одного свидетеля не ссылались, на Гришку Отрепьева, а могли бы, он в это время в Ярославле проживал, куда его Димитрий сослал, утомленный его беспрестанными пьяными дебошами. Гришка и ко мне приходил, когда я в Ярославле с Мариной был, просил денег на пропой души, я дал по доброте своей.

Картина переворота от грамоты к грамоте вспучивлась новыми красками. Уже вся Москва, как один человек, поднялась против тирана, а Кремль штурмовало ни много ни мало тридцать восемь тысяч двести три человека, не считая главного героя — Василия Шуйского. Димитрий же трусливо бежал, бросив молодую жену в постели супружеской, а будучи пойман, вселюдно покаялся в своем самозванстве.

Шуйский же именовался не иначе как Спасителем Церкви и Державы, род его превозносился выше всех других родов русских и возводился к кесарям римским. Только это мог бы я признать правдой, но с одним непременным добавлением, что ветвь Шуйских боковая и гнилая.

Избрание же Шуйского на царство представлялось как единодушное решение Земского Собора, состоящего из посланцев всех земель Русских, то-то, наверно, удивлялся народ в этих землях, впервые из этих грамот узнавший о новом царе.

О том, что венчал Шуйского на царство Патриарх Всея Руси, можно даже и не говорить.

Верхом же бесстыдства Шуйского была канонизация Димитрия, точнее говоря, отрока, в Угличе погибшего. Народ русский, признаемся, не всегда достаточно чтит священнослужителей, но к святым относится с трепетом и любовью, обращается к ним с мольбами о защите и помощи, каждый почитает не то что священной обязанностью, но жизненной необходимостью хоть раз в год сходить на богомолье и прикоснуться к мощам любимого святого. Вот и подумал Шуйский, что если уж русский человек, искренне уверовав, поклонится мощам Святого Димитрия, то никогда не встанет под знамена человека, именующего себя истинным Димитрием. То, как все это происходило, я вам описывать не буду, чтобы даже движением руки с зажатым в ней пером не участвовать в этом святотатстве.